От этой мысли скрутило живот, а когда спазм прошел, ей вновь стало холодно и немного подташнивало. Но здравый смысл еще не совсем покинул ее, и она держалась за него изо всех сил. Это не конец света, убеждала она себя. У нее есть деньги, ей не угрожает опасность, она может в конце концов сесть на поезд и уехать домой. Но Октавия знала: это будет конец всему, теперь только с ним она в безопасности, и дом, в который она вернется, никогда не был для нее домом и никогда без него не будет. Конечно, она найдет Эша в назначенном месте, он будет ее ждать. Он будет там, потому что любит ее, они любят друг друга. Где-то в сокровенном, особом, только ему известном месте они займутся любовью, там они будут совсем одни, вдали от встревоженных, осуждающих глаз миссис Бакли, вдали от квартирки в цоколе, которая никогда не была по-настоящему ее, вдали от смерти, убийства и расследования, неискренних соболезнований и собственного огромного чувства вины, сознания того, что все – в том числе и убийство матери – на ее совести, и всегда так было.

Когда-нибудь им, конечно, придется вернуться в Лондон – нельзя все время скрываться. Но тогда все будет по-другому. Между ними произойдет близость, они будут принадлежать друг другу, поженятся, забудут прошлое, обретут собственную жизнь, свой дом. Она никогда больше, никогда не будет нелюбимой.

Теперь ее радовало, что между ними не было близости в Лондоне, что он захотел ждать. Она не могла вспомнить, когда интерес к нему, спровоцированный его загадочностью, молчаливостью, силой, перерос в очарованность им, зато хорошо помнила момент, когда к этому прибавилось острое желание. Это случилось, когда на плавающей в проявителе фотографии вдруг стали оживать отдельные детали, составившие вместе ужасную картину. Октавия понимала, почему он сделал этот снимок до того, как вызвал полицию. Эш чувствовал, что однажды ему придется, чтобы изгнать из себя этот кошмар, выбросить его навсегда из своей жизни, еще раз взглянуть на эту фотографию. И он выбрал Октавию, чтобы она разделила с ним это мгновение, и этот самый тяжелый кошмар его жизни стал бы и ее кошмаром тоже. Между ними не должно быть секретов. Когда она это осознала, ей стало трудно не прикасаться к нему, не дотрагиваться до его лица, не поднимать лицо для поцелуя, который в ответ был таким формальным, таким мимолетным, что временами это ее пугало. Она любила его. Ей надо было знать, что ее тоже любят. Конечно, ее любят. Октавия всей душой в это верила, ведь только эта вера могла вытащить ее из пустоты прошлого и ввести в жизнь, наполненную любовью. Она изо всех сил сжала под одеялом кольцо на пальце, словно оно было талисманом.