Всю дорогу до Каролинской больницы я прошел пешком. Может быть, я сумею убедить Симоне в том, что мне пришлось заночевать в своем кабинете в одиночку.

Утром я взял такси и от Каролинской больницы поехал домой в Ерфелле. Все тело ныло, мутило от выпитого алкоголя, тошнило от всех сказанных мною глупостей. Не может быть, чтобы я изменил Симоне, это неправда. Неправда. Майя красивая и веселая, но она мне совсем не интересна. Черт возьми, как я мог позволить лестью заманить себя в ее постель?

Я не знал, как рассказать обо всем этом Симоне, но рассказать было необходимо. Я сделал ошибку, все люди ошибаются, но ведь можно простить друг друга, если поговорить, объяснить.

Я подумал, что никогда не смог бы потерять Симоне. Мне было бы больно, если бы она изменила мне, но я бы простил ее, я бы никогда не оставил ее из-за этого.

Когда я вошел, Симоне стояла на кухне и наливала кофе в чашку. На ней был старенький бледно-розовый шелковый халат. Мы купили его в Китае, когда Беньямину был всего годик и они поехали со мной на конференцию.

– Хочешь? – спросила она.

– Хочу. Спасибо.

– Эрик, мне так стыдно, что я забыла про твой день рождения.

– Я ночевал в больнице, – объяснил я и подумал, что она, конечно, расслышала ложь в моем голосе.

Ее светло-рыжие волосы падали вдоль щек, бледные веснушки неярко светились. Не говоря ни слова, она пошла в спальню и принесла оттуда какой-то пакет. Я с шутливым нетерпением разорвал бумагу.

Там оказалась коробочка с дисками бибоп-саксофониста Чарли Паркера. Записи, сделанные во время его единственной гастроли в Швеции: две записи из Стокгольмского концертного зала, две, сделанные в Гётеборге, концерты в Мальмё – в “Амирален” и последовавший за ним джем-сейшн в Академическом обществе, выступление в Народном парке в Хельсингборге, в клубе Ёнчёпинга, в Народном парке в Евле и, наконец, в джазовом клубе “Нален” в Стокгольме.

– Спасибо, – сказал я.

– Что у тебя сегодня? – спросила Симоне.

– Надо вернуться в больницу.

Симоне сказала:

– Я подумала – может, приготовим что-нибудь вкусное сегодня вечером, дома?

– Отлично.

– Только не очень поздно. Маляры завтра придут в семь. Черт, и что в этом хорошего? Почему они всегда являются так рано?