Настоящее бдение у гроба, с той разницей, что гроба не было.

Гаэль невольно подумала, что сегодня воскресенье и традиция, некоторым образом, соблюдена. Обедам, которые упорно устраивала их мать, несмотря на побои, ссоры, утробную ненависть, сегодня пришел конец в этой самой гостиной, где никто не осмелился зажечь свет. В растерянности, словно оглушенный известием, каждый перебирал воспоминания и свои грядущие перспективы.

Грегуар Морван был полным дерьмом. Но он также служил семейной опорой, стволом сожженного молнией дерева. Он выполнял роль ментора для старшего сына, защитника для младшего и… Гаэль не могла сказать, кем же он был для нее. Он пытался воспитывать ее, помогать, оберегать. Крах по всем направлениям, но его власть в результате вылепила ее – от противного. Она сформировала себя, отталкиваясь от него – его советов, желаний, надежд.

Она была той голубкой Канта, которая «рассекает воздух, ощущая его сопротивление, и воображает, что в пустом пространстве лететь было бы легче», – а на самом деле все наоборот – только сопротивление ветра поддерживает птицу и позволяет ей парить. Гаэль всегда боролась с отцом, и это сражение позволяло ей жить.

Но удалось ли ей хоть раз взлететь?

Она прекратила принимать пищу. Пыталась покончить с собой. Была шлюхой. Все это в его честь. Ей удалось испортить ему жизнь, но она разрушила саму себя. Теперь ситуация стала еще хуже: у нее больше не было маяка, к которому можно повернуться спиной. Ее кругосветка в обратном направлении закончилась.

Мрачное утешение: остальным предстояло столкнуться с той же пустотой. Мать, в сиреневой тунике и зеленом шелковом шарфе, вряд ли надолго переживет мужа. Морван был ее богом и ее демоном, тотемом и палачом. На авеню Мессины вместо супружеских отношений царил «стокгольмский синдром»[90]. Мэгги, со сложенными на коленях руками, покрытыми мелкими пятнышками, и глазами навыкате, казалась уже мертвой.

Лоик – дело другое. Он попробовал подменить отцовскую тиранию другим рабством: сначала алкоголем, потом наркотиком. И вот отец умер, как раз когда он пытался избавиться от кокаиновой зависимости. Слишком много пустоты возникло вокруг него.

Но в этот вечер Гаэль разглядела и нечто иное. В полусвете гостиной красивое лицо Лоика, бледное и напряженное, окружала странная аура.

Она знала своего брата наизусть. Самый умный, самый чувствительный, самый неуравновешенный в семье. Однако он не казался ни подавленным, ни потрясенным. Наоборот, он производил впечатление собранного, исполненного готовности непонятно к чему. Снова сел на кокаин? Нет, симптомы ломки были по-прежнему налицо: дрожь, лихорадочная возбужденность, беспокойство. Считал ли он смерть отца освобождением? Или, напротив, событием, побуждающим к мести? Она сомневалась, что он собрался взяться за оружие, чтобы вступить в бой в Конго…