– Вы не спите? – спросил я.
Старый священник открыл глаза.
– Вовсе нет. Бодрее бодрого.
Он отвел локти за спину и выпрямил спину.
– Будучи пастором в Саксюме, я повидал и услышал много такого, что заставляло меня усомниться в мудрости божественного плана создать человечество. Но теперь я больше в этом не сомневаюсь.
Снаружи все окутало зимней мглой.
– Все мучаешься? – спросил Таллауг. – Из-за того, что убежал тогда в лес.
– Дa, – сказал я.
Некоторое время мы молчали.
– Не надо, Эдвард, – снова заговорил потом Магнус. – На этот случай у меня не припасено цитаты из Библии. Но мы невинны во сне и невинны во младенчестве.
– Я знаю, что это так, – ответил я. – Но не могу отделаться от этой мысли.
– Ты уже стократ отбыл наказание, к которому тебя никто не приговаривал. Подумай о своем дедушке. Я теперь в более ясном свете представляю себе его, сидящим в одиночку на органном концерте. Может быть, он чувствовал, что все идет к тому, что, затосковав по своим родителям, ты будешь винить себя в их гибели, и боялся этого.
Мы снова замолчали. Но на этот раз ненадолго. Таллауг повернулся ко мне, скрипнув стулом.
– И почему только мы, норвежцы, говорим «кофейник-термос для телевизора»? – сказал он. – Нету ведь «кофейника-термоса для радио».
На дне еще оставалось немножко кофе, и мы допили его пополам.
– Мне интересно про этих двух женщин, – сказал старый пастор. – По которой из них твое сердце бьется сильнее?
– Поди знай. По Ханне – когда сжимается, по Гвен – когда разжимается.
Священник с трудом поднялся со стула.
– Любил я одну девушку. Когда учился в университете. Но ничего из этого не вышло. Слишком долго раздумывал, а надо было действовать быстро… – Он окинул взглядом книжные полки, стопки старых проповедей. – Загляни-ка в зеленую коробку возле конторки.
Я послушался. Присел и полистал пожелтевшие странички корректуры «