Бабушка села к столу. Снова помолчала – кажется, обдумывая, как лучше сформулировать свою мысль.

– Нам надо было обратиться с ней к специалисту. Мы подозревали, что у нее какой-то диагноз. Но когда она повстречала Ханса, то стала стабильнее. Нам показалось, что все улучшилось. А ты была для нее всем. Ты много болела, и Керстин так нежно заботилась о тебе.

– Такого мне никто никогда не рассказывал. Такое ощущение, что я ничего не знаю о собственной маме.

Бабушка смотрела на меня добрыми глазами.

– Не суди ее строго, Изабелла. В двенадцать лет она попала к нам в семью приемным ребенком, это тебе известно. Потом она рано уехала из дома – слишком поторопилась. Несколько лет вообще не хотела общаться с нами. А потом в один прекрасный день вернулась. С тобой. Ты – лучшее, что произошло в ее жизни.

Я попыталась улыбнуться.

– А ее биологические родители? Про них я тоже ничего не знаю.

– У матери Керстин были серьезные проблемы. Она пила во время беременности. Продолжала пить и принимать наркотики все то время, пока Керстин жила у нее. Обращалась с ней очень жестоко. Возможно, она торговала собой, не уверена. Мы ведь тоже не все знаем.

– А ее папа? Мой дедушка?

– Насколько я понимаю, он вообще не присутствовал. Потом Керстин разыскала его, насколько я помню. Но чем закончилась эта встреча, мне неведомо. Она не любила о нем говорить.

– А мой папа? О нем ты тоже ничего не знаешь?

– Единственное, что я поняла, – это что Керстин очень его боялась.

– Почему?

Бабушка смотрела на меня грустным взглядом.

– Не знаю, Изабелла. О твоем биологическом отце я не знаю ничего. Твоя мама отказывалась о нем говорить.

Она спросила, хочу ли я еще печенья, и протянула мне банку. К горлу подступила тошнота, я зажала рот рукой.

– Дорогая моя, что с тобой? Ты так побледнела.

– Похоже, я объелась печеньем, – ответила я.

– Может, хочешь прилечь?

– Я должна ехать домой собираться. Завтра рано утром я уезжаю.