— Ты должен был все мне рассказать.

Быстрый румянец залил щеки Маккэнна. Он открыл рот, чтобы вывалить поток причин, объяснений, оправданий, чего угодно. И закрыл.

— Сколько лет я твой шеф?

Мгновение спустя Маккэнн ответил:

— Одиннадцать.

— Жалобы есть?

Маккэнн покачал головой.

— Мне случалось прикрывать тебя? Или я бросал тебя псам, когда дела принимали скверный оборот?

— Прикрывал. Всегда.

О’Келли кивнул.

— Когда штатский напортачит, он пытается скрыть это от своего начальства. Детектив, если с ним случится беда, идет прямиком к шефу.

Маккэнн не мог поднять на О’Келли взгляд. Лицо его пылало.

— Я должен был. Сразу. Я знаю.

О’Келли молчал.

— Я сожалею.

— Ладно. — Шеф коротко кивнул, и этот кивок означал: на этот раз сниму тебя с крючка, но больше не делай глупостей. — Но теперь-то мы поговорим. Я хочу знать, что, ко всем чертям и архангелам, здесь происходило. Эти двое, — он дернул подбородком в нашу сторону, — болтают тут, что ты из-за юбки с катушек слетел. Ашлин Мюррей хотела тебя отыметь, ты думал своим хером, и все теперь в дерьме. Это правда? Весь этот пятизвездочный бардак ты устроил, потому что у тебя ослаб приток крови к мозгам?

У Маккэнна заходили желваки.

— Поскольку я тебя знаю или считал, что знаю, я сказал им, что все это херня. Эти двое выдумали историю, она им понравилась, и теперь они все подтягивают к ней.

В желудке у меня похолодело, будто проглотила сосульку. Версия, которую мы изложили шефу, которая и была правдой, никогда не покинет этой комнаты. Прежде чем мы отсюда выйдем, Маккэнн с О’Келли искромсают ее на мелкие лоскуты, а потом сошьют совсем иную, которую и выпустят в мир. Я ждала чего-то такого, но убедилась только сейчас.