Этот видимый знак боли глубоко тронул Маргарет. Она почувствовала отвращение к отцу. Маргарет повернулась к нему и наконец ощутила в себе смелость сказать ему все, что о нем думает:
– Ты сейчас грубо оскорбил двух самых достойных людей в Европе!
– Двух самых достойных
– Не забывай про бабушку Фишбейн, – вставил свою реплику Перси.
Отец накинулся на него. Размахивая пальцем, он закричал:
– Прекрати нести эту чепуху, слышишь?
– Мне нужно в туалет, – сказал Перси, вставая. – Меня тошнит.
Маргарет поняла, что они с Перси дали отпор отцу, и он ничего не мог с ними поделать. «Пусть это будет наш Рубикон», – подумала она.
Отец повернулся к Маргарет.
– Помни, эти люди выгнали нас из нашего собственного дома! – прошипел он. Затем снова повысил голос: – Если они хотят разъезжать вместе с нами, пусть сначала научатся хорошим манерам!
– Довольно! – прозвучал чей-то голос.
Маргарет оглянулась. Говорил Мервин Лавзи, мужчина, который сел в самолет в Фойнесе. Он встал. Стюарды Никки и Дэйви испуганно замерли. Лавзи пересек столовую и с угрожающим видом оперся руками о стол Оксенфордов. Это был высокий, властный мужчина лет сорока, с густыми, начинающими седеть волосами, черными бровями и точеными чертами лица. На нем был дорогой костюм, но говорил он с явным ланкаширским акцентом.
– Буду вам признателен, если вы соблаговолите придержать свои мысли при себе, – сказал он тихо, но угрожающе.
– Вас это ни черта не касается! – рявкнул отец.
– Ошибаетесь, касается.
Маргарет заметила, что Никки торопливо удалился, и она поняла, что он побежал за другими членами экипажа.
– Вам это невдомек, но сегодня профессор Хартманн – самый крупный физик в мире, – продолжал Лавзи.
– Мне плевать, кто…
– И мне кажется, что сказать такое – все равно что публично испортить воздух.