– Нет! – Мама, молчавшая все это время, кричит так, что от ее неожиданного возгласа Элла вздрагивает. – Я не стану этого делать! – Она смотрит на меня. – Не стану! Она не может меня заставить.
– Мне и не нужно тебя заставлять. Пистолет-то у меня. – Лора демонстративно поднимает пистолет, блестящий свитер закрывает ее пальцы. – На нем и так твои отпечатки. – Она медленно подходит к маме, целясь ей в грудь. – Никто не узнает, что это не ты нажала на курок.
Я смотрю на дверь, думаю, успею ли я добежать.
– Тебе это не сойдет с рук.
Идеально выщипанная бровь снова приподнимается.
– Ну, есть только один способ выяснить это, не так ли?
В ушах у меня шумит. Элла жадно ест.
– Как бы то ни было, у меня есть страховка. – Лора улыбается. – Если полиция что-то заподозрит, мне достаточно будет направить их по ложному следу. Я скажу, что вспомнила, мол, слышала, как вы говорите о деньгах Тома. О его страховом полисе. И что вы замолчали, когда я подошла. Я заставлю их подумать, что вы с самого начала были соучастницами преступления.
– Они ни за что в это не поверят.
Шум в доме становится громче. Я вслушиваюсь, не звякнет ли подъехавший лифт, но звук не похож на гул подъемного механизма. Это что-то другое. Ритмичное.
– Они начнут копать и выяснят, что телефон, с которого звонила свидетельница, сообщившая о смерти Тома Джонсона, был куплен в Брайтоне. И купила его… Анна Джонсон.
Ритмичный звук усиливается. Ускоряется. Я тяну время.
– Я всегда считала тебя членом своей семьи.
Я медленно иду к маме, останавливаюсь рядом. Смотрю Лоре в глаза.
– Бедной родственницей, – вносит поправку Лора.
Я знаю, что это за звук.
Лора поглощена гневом, каждое ее слово – как плевок, тридцать три года ненависти бурлят в ее душе.
– Тебе все давалось так легко, да? Огромный дом, куча шмоток, лыжи зимой, турпоездки по Франции каждое лето – само собой разумеется, верно?
Этот звук – топот ног на лестнице. Полиция. Они останавливаются двумя этажами ниже и идут уже тише, не решаясь воспользоваться лифтом, чтобы не выдать себя.
Лора смотрит на дверь.