– Она меня слышит? – Он смотрел, как грудь Сары мерно поднимается и опускается.

– Никто точно не знает, – мягко ответила она.

Медсестре было лет сорок, в ее темных глазах отражалось сочувствие.

Маккензи посмотрел на проводки и трубки, оплетавшие тело его жены, на множество устройств, поддерживавших жизнь в ее теле, на капельницу с морфином.

Врач объяснил ему, что в какой-то момент они просто увеличат дозу. Когда придет время.

«Скорая» прибыла уже через несколько минут – но врачи опоздали. В следующие дни, полнившиеся непрерывной чередой медсестер и врачей, горой медицинской аппаратуры и кипами документов, Мюррей вновь и вновь представлял себе эти минуты, думал, что случилось бы, будь он дома. Будь он рядом с Сарой.

На кухне валялся перевернутый стул, у мойки – разбитый стакан. На кафельном полу – мобильный телефон, рядом с местом, где она упала. Маккензи заставлял себя думать об этом снова и снова, и каждый образ острым лезвием вспарывал его сознание.

Ниш умоляла его прекратить эти самоистязания. Она пришла к нему с каким-то блюдом, завернутым в фольгу, еще горячим, застала Мюррея в те краткие минуты, когда он вернулся из больницы, чтобы переодеться, и выслушала мучительные подробности случившегося – впрочем, никто не знал наверняка, что же произошло. Ниш обняла его и поплакала вместе с ним.

– Почему ты так себя терзаешь?

– Потому что меня не было рядом.

– Ты не мог бы это предотвратить. – Слезы градом катились по ее щекам.

– «Разрыв церебральной аневризмы», – сказал врач.

– Кома.

– «Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему». А потом: «Мне очень жаль. Мы больше ничего не можем сделать».

Врачи говорили, что она ничего не почувствует. И что это правильное решение. Единственно возможное решение.