Меня трясет. Это мама купила пистолет, это она привела сюда меня и Эллу. Это она убила папу и спрятала тело. Полиция даже не знает, что Лора как-то причастна к случившемуся. Они поверят в ее версию событий. Ей все сойдет с рук…
– Я не виновата в этом, Лора. И Элла не виновата.
– А я не виновата, что мне пришлось жить на пособие в сырой квартире с тяжело больной матерью.
За дверью слышится какой-то шорох.
Рука Лоры едва заметно дрожит. Палец ложится на спусковой крючок. Лицо бледное, на шее бьется жилка. Лоре тоже страшно. Нам всем страшно.
Я прислушиваюсь, слышу тихие шаги за дверью. Ворвется ли полиция в квартиру, как бывает в фильмах? Станут ли они стрелять, не задавая вопросов? Адреналин курсирует в моих венах. Элла отстраняется, и я чувствую напряжение во всем теле.
Мама тяжело дышит. Ее загнали в угол, ей некуда бежать, вся возможная ложь исчерпана. Она медленно пятится от Лоры, от меня.
– Куда ты идешь?! Стой на месте!
Мама оглядывается, смотрит на балкон. Мы на восьмом этаже. Заглядывает мне в глаза, молит о прощении. И мое сознание наполняют образы детства, точно на краю сознания, как в уголке комнаты, беззвучно включается телевизор: на экране – мама читает мне сказки; папа учит кататься на велосипеде; мама за ужином, она слишком громко смеется; родители скандалят на первом этаже, мама что-то кричит, папа кричит на нее в ответ…
Почему медлит полиция?
…кролик на крыльце, кирпич, брошенный в окно. Мама, держащая на руках Эллу. Обнимающая меня.
И вдруг я понимаю, что она задумала. Что она собирается сделать.
– Мама, нет!
Она идет. Медленно, медленно. Из соседней квартиры доносятся возгласы, гости начинают обратный отсчет секунд до полуночи. Лора затравленно переводит взгляд со входной двери на маму, ее отвлекают эти крики, она не знает, что делать, куда смотреть.
– Десять! Девять! Восемь!
Я выхожу вслед за мамой на балкон. Она знает, что все кончено. Знает, что ее посадят в тюрьму за содеянное. Я понимаю, что потеряю ее во второй раз.
– Семь! Шесть!
На лестничной клетке слышится глухой стук.