Петр догадался, что в той комнате как раз гостит какая-то шишка с новоселья. Агентство пустовало, потому что кто-то заказал эксклюзив. Бондарук не спросил, кто это, потому что в присутствии охранника Мажена все равно не сказала бы правду. Игорь, несмотря на то что его мозг работал в замедленном темпе, от природы был нервный. Но умел рационально расходовать энергию. Сейчас он включил режим «ожидания», но если бы пришлось драться, то за секунду превратился бы в бультерьера. Мажена, как могла, старалась разрядить обстановку. Поэтому обратилась к качку с хитрой улыбкой:

— Продолжай. Бонд свой. — Она подмигнула Бондаруку, а может, ему только показалось. У Мажены Козьминской было классическое косоглазие, и — что придавало ей обаяния — она совершенно этого не стеснялась.

Крепыш не сразу отреагировал. Чтобы переварить информацию, его работающему на стероидах устаревшему компьютеру требовалось, видимо, больше времени, чем мозгу остальных представителей популяции. Он допил последний глоток пива, расстегнул замок мастерки, но пустую бутылку не убрал. Петр догадался, что в случае чего он собирается разбить ее об импровизированный столик и сделать из нее розочку. Бондарук подошел к своей сумке, достал три бутылки чистой, а потом добавил еще полтора литра самогона в пластиковой бутылке из-под минеральной воды «Оазис».

Крепыш молча открыл крайнюю бутылку, а потом плавно вернулся к прерванному рассказу, превратившись в страшного болтуна. Как оказалось, он залег здесь после эксцессов в столице. Сын шлифовальщика, рос с Маженой в одном доме. Она была старше его, поэтому, скорее, это она его воспитывала, но сейчас он относился к ней, как к своей протеже, младшей сестре, что явно устраивало обоих. На самом деле его звали Юлиус, но в этих районах имя Игорь звучало убедительнее. И намного больше ему подходило.

— А этот пожилой Ламброзо в майке в облипку, говорит, что они бы чего-нибудь понюхали, — тянул Игорь свои варшавские рассказы. — А я ему, чтоб скакал за пузырем. Переглянулись, кто знает, может, подстава. Легавые уже с предыдущего дня за мной ходили. Палево было, когда я уже забрал суши у того малолетки в педрильских очочках, а потом пакет баночного пива у воров из Пясечно. И еще та черная свинья с розовой челкой, что типа была из Кракова. В KFC показывала ксиву спасателя и сама написала там, что она восьмидесятого года. Но я же вижу, что ей как минимум тридцатник, но тюнинг, конечно, свое дело сделал. Я стырил у нее телефон и звоню на последний номер, а там мужик отвечает, что он водитель автобуса и просит, чтоб ему мобилу вернуть, что типа очень надо. Жена подарила на валентинки-бздинки. Пару сотен вознаграждения обещал. Ну, еду я на Окенце, в карманах свист, а там туча легавых. Оказывается, черная работала на псарне. Говорю вам, бомба на бомбе. Пью десятый день, без перерыва. А этот Ламброзо отвечает, что тут только «Выборная» по семьдесят, а у него бабок нет. А я ему на это: ну, так как тогда? Бабок нет, а нюхать хочешь? Он пошептался че-то там с этими троими. А у одного был такой странный свитер, как детский. Розовый, или красный, вязаный и с какими-то такими веселыми значками спереди. На педика не похож, потому что взял бы старые шмотки из комиссионки, как все они делают, чтобы узнавать своих. И бородка, как у Иисуса. Ну, я смотрю на русского у стены, а потом он на меня. Встаю. Беру бутылку со стола и ходу оттуда. На лестнице охрана нас останавливает. Ну, знаете, за треники и ваще. Так я ему говорю, чё мол, вы думаете, хлопцы, что мы тут наркотой торгуем? Валите вместе с этим педиком Джизасом. И пошли. А тут этот педераст догоняет нас и орет, слюной плюется, что это была его бутылка. Что он людей спросил, и плетет что-то о дружбе между народами. Ну, я развернулся спиной и давай через две ступеньки вниз. А тот резко меня обгоняет и валится на рыло. Я заржал. Он встает, нос весь в кровище. Зуба спереди у меня еще со вчерашнего дня не было, потому что мы тиснули в магазине полкило говядины, такой хорошей, по сорок злотых, и сожрали сырой. Тогда это и случилось. Зуб треснул. Ну, я дал ему салфетки, что держу для потребностей дам, с которыми общаюсь по работе. Честные, не какие-то там свиньи с вокзала, и говорю: попил бы ты чаю. И пошли мы к шлюхам на Пигаль. Там я не смог открыть биотуалет и отлил прямо на дверь. А этот русский навалил с противоположной стороны для симметрии пейзажа. Я даже снял это на телефон, ради прикола. Легавые подъехали, а русский плюется, он, мол, платить пять сотен не будет, разве что они вдвоем сделают ему хорошо вот за этим углом. Тогда они вытаскивают из багажника чувака, тощего, держут за шкирку и спрашивают: это они — и показывают на нас — были при том нападении, а он кивает, что типа да, они оба были. Ну, я вскипел, махнул левой веткой, она у меня всегда крепче была. Легавый навернулся, тощий навернулся, большой навернулся, а русский меня тянет оттуда. Курвы плюются, что мы им весь бизнес перетерли. Не хотелось мне устраивать им дым на предприятии, поэтому я двинул в ворота и через два дня был уже здесь. Так вот, в эмиграции у Николая скучаю уже одиннадцать месяцев. Но ниче, давайте навернем. Оса, наливай.