И тут мне стало так мерзко – не от выпивки, не от травки, а словно я отравился или инфекцию подцепил, накатила липкая, водянистая слабость, в глазах потемнело, и я рухнул на четвереньки, прижался лбом к полу, стараясь дышать медленно, неглубоко и ожидая, что меня сейчас вырвет или я отключусь. И в глубине души – в том крохотном ее уголке, который оставался ясным, – радовался, что меня не видит Мелисса.

Глаза не открывались. Я не понимал, засыпаю или теряю сознание, и то и другое казалось блаженной милостью. Каким-то чудом я ухитрился доползти до кровати и взобраться на нее, вцепился в одеяло, нутро переворачивалось, наконец вокруг меня сомкнулась чернота, и я исчез.

10

10

Проснулся я от того, что в лицо светило солнце. С трудом приоткрыл глаза, по краям занавесок пробивался свет, стоял роскошный осенний день. Каждой отдельной части меня было по-своему плохо. Я перевернулся на живот и застонал в подушку.

Постепенно, фрагмент за фрагментом, возвращались события прошлой ночи. Больше всего на свете мне хотелось снова уснуть, желательно на несколько недель или месяцев, а лучше бы навсегда, но от движения меня замутило, и я еле успел добежать до туалета.

Рвотные позывы не прекратились даже после того, как желудок опустел. Чуть погодя я рискнул подняться на ноги, прополоскал рот, плеснул холодной водой в лицо. Руки тряслись, в зеркале я выглядел таким же отечным и сонным, как в больнице.

Мне было очень страшно. Одно дело, когда тебя подозревают в убийстве, но ты знаешь, что невиновен, и вряд ли тебя упрячут в тюрьму за то, чего ты не совершал, это же не дешевый голливудский фильм. И совсем другое, если ты и правда можешь оказаться преступником. Рафферти ловок, умен и опытен, мне его не переиграть, и если я оставил улики – а как иначе, мне ведь было всего восемнадцать, ни ума, ни опыта, – он обязательно их отыщет. Сообразит, что к чему, вытянет из меня все, что нужно, а я и знать не буду, о чем лучше умолчать, я ведь понятия не имею, что тогда случилось и почему я сотворил такое. Не верится, что мне это сошло с рук и за столько лет никто ничего не заподозрил (ой ли?).

Мне отчаянно требовалось подумать, но голова раскалывалась. Я порылся в вещах, нашел обезболивающие, выпил пару таблеток, хотел догнаться ксанаксом, но голова нужна была ясная – насколько это вообще возможно. Потом – не обращая внимания на то, что я по-прежнему в нарядной рубашке и льняных брюках, правда, теперь они были вымазаны в грязи и от них воняло потом и марихуаной, – осторожно двинулся вниз в поисках кофе.