– Если и очнется, то нормальное качество жизни практически исключено. Разумеется, нам всем не раз доводилось слышать о людях, которые после десяти лет комы пришли в себя, но это не тот случай.
Тишина. Судя по лицу Леона, его вот-вот стошнит.
– Оставьте как есть, – наконец произнес дядя Фил, и отец еле заметно кивнул.
Сюзанна глубоко вздохнула.
– Мы позаботимся о нем, – почти кротко произнес врач. – А сейчас вы можете его проведать.
Мы входили и выходили, по одному и по двое. Я понимал, что, наверное, нужно попрощаться, сказать что-нибудь напоследок, но все, что пришло в голову, прозвучало бы глупо, а то и опасно – Рафферти, небритый, с мешками под глазами, караулил на стуле в углу, – или и то и другое.
Все звонили, писали сообщения. Оливер расхаживал по зоне ожидания, прижав к одному уху мобильник, а к другому палец, что-то говорил быстро и резко. То и дело вбегал Том, набрасывался на каждого, кто хотел бы его выслушать (но таковых не было), с рассказами о том, с кем и как он оставил детей. Моя мать, Луиза, Мириам… Мириам заливалась слезами, все искала, кого бы обнять, но мы дружно отводили глаза.
Мы ждали. За окном под дождем растянулась пробка, полосы света на мокром асфальте, спешат пешеходы, ветер треплет зонты.
– Может, они ошиблись, – у меня за плечом вырос Леон, – доктора постоянно ошибаются.
Выглядел он ужасно: осунувшийся, изможденный, с каким-то сальным лицом.
– Ты о чем? – спросил я.
– Вдруг он еще очнется. Не нравится мне этот доктор и то, как он заставил наших отцов…
– Даже если и очнется, все равно у него рак. Через несколько недель это может повториться. И тогда он уже не очнется.
– Я ничего не соображаю, – сказал Леон. – Последнее время живу в таком напряжении, что мозги… – Он откинул волосы со лба. – Послушай. Насчет той ночи.
– Я повел себя как мудак, извини, – перебил я.
– Да ладно. Я тоже вел себя как мудак.
– И тем не менее.
Он огляделся по сторонам, понизил голос.