– А знаешь, мне кажется, она этого и добивается. Твердит мне, мол, расслабься, нечего панику разводить, все равно они не докажут, что это он убил, а потом меняет пластинку: “Ты при Тоби лучше помалкивай, ему нельзя доверять…”

– Сюзанна?

– “Он тебя не защитил, когда Доминик над тобой издевался, а теперь и вовсе не в себе, кто знает, чего от него ждать, ты при нем поосторожнее…” Она тебе тоже так наговаривает? На меня?

– Еще как, – ответил я, даже не рассердившись. Что бы ни задумала Сюзанна, насчет меня она не ошиблась, я действительно скрипел мозгами, как бы половчее свалить все на нее и Леона. Приятно, что хоть кто-то ясно понимает, что происходит.

– “Поверь мне, я знаю, что делаю…” И вот как в итоге обернулось. – Леон чертил зигзаги на запотевшем стекле. – По крайней мере, теперь все кончится. Или нет?

– Что?

– Ну Хьюго же во всем сознался. Значит, конец. Они от нас отстанут.

– Может, и нет, – сказал я.

Кто знает, удалось ли Хьюго обмануть Рафферти, а если нет, что тот будет делать и что буду делать я сам. Я понимал, что нужно придумать какой-нибудь план, да побыстрее, но – в этом месте, напрягая последние клетки мозга, чтобы услышать, не запищит ли тревожно аппаратура, – с тем же успехом я мог расправить крылья и улететь.

Леон скрестил пальцы на обеих руках:

– Дай-то бог. Я его больше не вынесу. – Он дернул головой в сторону палаты Хьюго. – И как у него только хватает наглости здесь торчать. Мы прощаемся с Хьюго, а он сидит и слушает каждое наше… – Голос его осекся. – Курить хочу. Пойдем покурим?

Я отказался. В больнице мое тело словно поставили на паузу – с той минуты, как я приехал сюда, мне не хотелось ни есть, ни пить, ни тем более курить.

– Надо было вейп купить, – продолжал Леон, – или пластыри, или… В общем, если вдруг что, сразу же звони. – И шмыгнул за дверь, на ходу нашаривая сигареты.

Я смотрел в окно. Велосипедист схлестнулся с типом в костюме за рулем “рендж ровера”, костюм вылез из машины, оба размахивали руками, орали друг на друга, в них чуть не врезался другой велосипедист.

Во мне набухал постыдный вопль: господи, скорее бы все это кончилось! Отец стоял, прислонясь к стене, бледный, напряженный, смотрел в пустоту, одеревеневшей рукой держал за руку мать, неизвестно, на сколько еще его хватит. И на сколько хватит всех нас. Все мои схемы закоротило от подавленного напряжения – бить? бежать? – меня словно свела судорога. Нога дрожала, я хотел перенести вес на другую, но мысль будто не доходила до мышц, ничего не менялось.

Дождь на стекле. Шлепая тапками, приходят и уходят медсестры в халатах разных расцветок – и непонятно, что это означает. Жара так иссушила глаза, что трудно моргать.