Тихая музыка в стиле диско. Шакира.

Он осторожно нажимает на ручку двери, приоткрывает ее. Большая комната, белые стены, освещенные приглушенным светом бра, собранные в гроздья в имитации стеариновых свечей. Дальше кухня, блестящие белые шкафчики, никаких аппаратов. Два дивана друг напротив друга, между ними стол. Через большие окна он видит, как город демонстрирует свои мерцающие огни, дышит, как звездное небо во тьме. Близко, далеко, мрак ночи, сожравший свет дня.

Коридор.

Там должны быть спальни.

Пригнувшись, он идет по коридору, слышит приглушенную музыку из одной комнаты, за другой дверью слышны стоны двух мужчин, женский голос ноет, он хочет сорвать дверь, увидеть, что происходит, прикладывает ухо и слушает.

Ему кажется, что он различает голоса Салгадо и Кондезана.

Он продолжает путь дальше. В квартиру, куда не проникает свет. Мимо двух спален с открытыми дверями и кружевными занавесками на окнах, двух ванных комнат, пока не подходит к последней, закрытой двери. Он опять в роли вуайериста, стоящего у бассейна, и не способного оторвать глаз от Наташи Кант и Гордона Шелли.

Он вслушивается. Слышит звуки кожаной плетки, бьющей по коже, раздирающей ее, звуки изо рта, заткнутого тряпкой.

Тим стискивает зубы.

Он бил тебя, Эмма? Нет, не говори. Он чувствует, как подгибаются ноги, как он проваливается сквозь пол, как дома в кухне, в тот последний вечер.

Нет, нет.

Но я должен встать, Эмма. Ради тебя. Он встает.

Слышит этот задушенный звук слов, которые пытаются вырваться.

Хоакин Оррач не любит слушать, как они кричат.

Он должен бы выбить дверь.

Но понимает, что надо ждать. Пытается выключить из сознания все эти звуки, укрепить свой дух, чтобы выдержать.

Он идет обратно к большой комнате, обнаруживает там дверь, ведущую в гардеробную. Заходит туда, прячется в темноте среди пустых полок, проверяет оборудование для записи. Оставляет дверь чуть приоткрытой, чтобы видеть самому, оставаясь при этом невидимым.

Проходит полчаса.