– Что ты делаешь? – спросил Гидеон.
– Смотрю на тебя и чувствую стыд.
– По тебе не скажешь, что ты чувствуешь стыд.
Его отец встал, и на Гидеона пахну́ло запахом мочи. Небрит. Волосы сальные.
– Я знал, что ты затеваешь. – Отец положил руку на спинку кровати. – Когда увидел ствол у тебя в руке, все понял.
Гидеон моргнул – и тут же представил себе лицо отца в тот момент, высохший венок у него в руках…
– Так ты
– Я хотел, чтобы он умер! Какую-то минуту мне казалось, что совершенно неважно, как это произойдет – ты его убьешь или я. Когда увидел тебя с револьвером, то подумал – ну, может, так и надо. Просто мысль промелькнула. Вот так вот, взяла и промелькнула. – Он щелкнул пальцами. – Но потом ты убежал и так чертовски быстро скрылся из виду…
– Так ты и вправду настолько его ненавидишь?
– Конечно же да – и его, и твою мать.
В этих словах опять проглянула злость, и не только на Эдриена. Гидеон пробежался по последнему часу у себя в голове: то, как отец снова и снова повторял ее имя, втыкал его, словно нож.
– Ты и ее ненавидишь?
– «Ненависть» не совсем подходящее слово – я слишком сильно ее для этого любил. Но это не значит, что я могу забыть или простить.
– Что-то я не понимаю…
– А и не надо. Мальчишке совсем ни к чему это понимать.
– Как ты мог ее ненавидеть? Это же твоя жена!
– Разве что на бумаге.
– Хватит говорить загадками, ладно?
Гидеон приподнялся на кровати, и под повязками сразу растеклась мучительная боль. Впервые в жизни он поднял голос на отца или вообще хоть как-то выказал свое раздражение. Но его столько скопилось внутри – на жалкий замызганный дом, отвратную еду, вечно пребывающего неизвестно в каких далях отца… Но в основном все-таки на молчание и фальшь, на то, как его отец пропивал последние мозги, и что при этом у него хватало пороху ругаться и ворчать, когда появлялась Лиз – помочь с домашним заданием или просто убедиться, что в холодильнике есть молоко. И вот теперь он толкует о чем-то, существовавшем только «на бумаге», будто и сам не был в некотором роде бумажным человеком!