– Нечего тут читать мне лекции про Харрисона Спиви.

– А вот про это ты готова поговорить?

Отец вытащил с переднего сиденья стопку фотографий и бросил на капот машины. Подобрав их, Элизабет внезапно ощутила дурноту.

– Где ты их взял?

– Их передали твоей матери, – отозвался он. – Страдания которой теперь воистину безутешны.

Элизабет быстро перебрала снимки, хотя и так знала, что на них изображено. Снято на вскрытии и в подвале – полноцветные, четкие, графичные.

– Полиция штата? – Ответ она ясно прочитала на лице отца. – Что им было надо?

– Их интересовало, не было ли каких странностей в твоем поведении, не признавалась ли ты в чем-то, не выражала ли сожаление…

– И ты позволил показать такое маме?!

– Не злись на меня, Элизабет, когда до всего этого нас довел лишь твой собственный выбор.

– Она как?

– Твоя гордыня и бунтарский характер…

– Папа, прошу тебя!

– Твоя одержимость насилием, правосудием и Эдриеном Уоллом…

Вещал преподобный достаточно звучно, и Элизабет опасливо обернулась на дом, зная, что Ченнинг наверняка все слышит.

– Будь добр, на полтона ниже.

– Ты действительно убила этих людей?

Она выдержала его взгляд, ощутив всю тяжесть его порицания. Такое всегда было между ними, и всегда будет. Старость и молодость. Закон Божий и людские законы.

– Ты действительно пытала и убила их, как уверяет полиция штата?

Он был высокий, прямой как палка и был готов поверить в худшее. Элизабет захотелось выложить правду – хотя бы для того, чтобы доказать его неправоту, – но она тут же подумала о девушке в доме у себя за спиной, припомнила, каково это – оказаться совершенно беспомощной в темноте, опять оказаться ребенком и почти что до самого конца сломленной. Ченнинг спасла ее от этой участи, от чудовищ, которые набрасываются на людей в ночи, и от эмоций, изливавшихся из всего ее тела подобно крови. Это было гораздо важнее отца, ее собственной гордости или чего-либо другого, так что Элизабет тоже распрямила спину.