Элизабет посмотрела, как отец вновь утыкается в свои заметки. В бороде – первая седина, волос на макушке все меньше и меньше.
Элизабет посмотрела, как отец вновь утыкается в свои заметки. В бороде – первая седина, волос на макушке все меньше и меньше.
– Поди-ка сюда, доченька!
– Поди-ка сюда, доченька!
Элизабет подошла к матери – теплой, улыбающейся, пахнущей хлебом. Ее объятия были такими мягкими и долгими, такими всеобъемлющими, что Элизабет хотелось утонуть в них и никогда из них не выныривать.
Элизабет подошла к матери – теплой, улыбающейся, пахнущей хлебом. Ее объятия были такими мягкими и долгими, такими всеобъемлющими, что Элизабет хотелось утонуть в них и никогда из них не выныривать.
– Я не хочу этого ребенка.
– Я не хочу этого ребенка.
– Тише, детка.
– Тише, детка.
– Я хочу полицию.
– Я хочу полицию.
Мать прижала ее к себе еще крепче и произнесла все тем же опасливым шепотом:
Мать прижала ее к себе еще крепче и произнесла все тем же опасливым шепотом:
– Я поговорю с ним.
– Я поговорю с ним.
– Он не передумает.
– Он не передумает.
– Я попробую. Обещаю. Просто прояви терпение.
– Я попробую. Обещаю. Просто прояви терпение.