– Ты на лестнице, дитя мое?

«Нет…»

– У меня тут одна молодая дама свалилась с этой лестницы как-то раз. Не знаю, насколько высоко она успела залезть, когда это произошло. Но в любом случае достаточно высоко, чтобы сломать шею. Ты добралась до самой крыши? Оттуда весьма неплохой вид, кстати.

Ченнинг начала плакать по-настоящему.

– Зимой оттуда видать старую церковь на той стороне ложбины, словно черную кляксу на склоне холма. – Он опять включил фонарик, вновь обвел его лучом внутренность башни. – Ты любишь церкви? Я вот люблю…

Свет со щелчком потух.

– Почему бы тебе не спуститься?

Послышался шорох его одежды.

– Могу опять запереть дверь и оставить тебя как следует пропечься, если хочешь. Это не доставит тебе особого удовольствия, обещаю. Ты там меня еще слышишь?

Ченнинг смахнула слезы с лица.

И покрепче вцепилась в перекладину.

* * *

Его это даже на самую малость не обеспокоило. Некоторым удавалось избавиться от пут, некоторым нет. Те, кому удавалось, обычно находили лестницу, и это тоже было частью всего остального: желание преодолеть темноту и страх, а потом осознание того, что крыша – это тоже ловушка. Для большинства это оказывалось непосильной комбинацией: лестница в беспросветной тьме, потом свежий воздух и сияние солнца, мир, полный надежды, а в конце концов полная потеря ее. Некоторые оказывались сообразительней, и это тоже было хорошо.

Ломала их не одна только жара.

* * *

Ченнинг заставила себя проглотить слезы. Она не могла влезть вверх по лестнице и не могла оставаться там, где была.

Оставался один путь. Вниз.