«Долли, пора внутрь», — говорю я, выходя на Свет.

Пой-Пой садится по-турецки.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

Я гадаю, что она имеет в виду — мою работу или вообще.

— Я фотограф, — отвечаю я.

— Круто. А что ты фотографируешь?

— Многое, но в основном людей. А иногда мне нравится снимать птиц или цветы. Ну, природу.

— А животных?

— И их тоже, — отвечаю я.

Она улыбается.

— Хочешь сфотографировать меня? — спрашивает она, опираясь подбородком на сомкнутые в запястьях ладони, которые напоминают раскрытую книгу. Пухлые щечки, фальшивая, неестественная улыбка.

Я глажу ее по руке.

— Не думаю…

— Какая отличная идея, — перебивает меня Навид, неожиданно появляясь в дверях.

Он хмыкает. Похоже, он давно наблюдает за мной. Я плотно сжимаю губы и ничего не говорю. Внезапно комната начинает вращаться, и я чувствую, как в желудок закрадывается дикий страх.

Глава 49. Дэниел Розенштайн

Глава 49. Дэниел Розенштайн

Почти сто градусов[30], и температура растет.

Я беру пятидесятую защиту от солнца, выдавливаю в ладонь и мажу свою изнемогающую от жары шею. Я гляжу на Монику, чье упругое, идеально бронзовое тело становится прекраснее день ото дня. Меня охватывает смесь зависти и похоти, мое страстное желание амбивалентно — я хочу ее тело, но не разум. Часть меня знает, что проще не трогать ее там, где она не особенно красива. Я перевожу взгляд на свой ярко-розовый живот, обтянутый красными плавками от Ральфа Лорана — подарок Моники (обозначенный оранжевым листком), и вздыхаю. Прошлой ночью, когда мы с ней лежали голые, как Красавица и Чудовище, у меня вылезла кожная сыпь. За это мне нужно благодарить мою мать. Это ее вина. От нее мне передались ирландские черты — бледная веснушчатая кожа и рыжие волосы. Такое гораздо приятнее смотрится на женщинах, а не на мужчинах.

Я гляжу на столик возле Моники: флакон с десятой защитой от солнца, экземпляр «Нэшнл джиографик» и лавандовый спрей, который ей нравится распылять на свою загорелую кожу, когда она бродит вокруг бассейна.