Некоторое время она читала, прикуривая одну сигарету за другой. Наконец подняла голову и спросила: «У вас еще много… таких историй?» – «Шестьдесят семь тетрадей, не считая разрозненных листов», – честно ответил я. Леди улыбнулась. Ее улыбка была мягкой. Подкупающей. «Вы мне их покажете?»

Я никак не мог понять, то ли она ко мне клеится, то ли просто не знает, как провести время. Тем не менее я ответил, что завтра снова буду здесь и, если она тоже придет, я покажу ей свои записи.

На следующий день я отправился на берег и долго плавал, потом переоделся и пошел в бар. Он только что открылся, но та леди была уже там. Без лишних слов я выложил на стойку несколько стопок тетрадей. До двух часов ночи она сидела передо мной, без конца курила и пила чашку за чашкой крепкий черный кофе. Мы уже закрывались, когда она, наконец, закрыла последнюю тетрадь и, сняв очки, вытерла глаза. «Вы знаете, кто я?» – спросила она, и я отрицательно покачал головой. В самом деле, откуда мне было знать? А она уже опустила на тетради узкую ладонь с пожелтевшими от никотина пальцами. «Вы позволите мне это опубликовать?»

«Опубликовать? – удивился я. Ее слова показались мне странными. – А зачем?»

Она раздавила в пепельнице последнюю сигарету, которую докурила чуть не до фильтра. «Тридцать восемь лет я занимаюсь изданием книг, – пояснила она, – но мне еще никогда не попадались рукописи, которые были бы способны исцелять разбитые сердца так, как ваши истории».

Я налил себе шипучки и выпил. «Вы действительно так считаете?»

Она кивнула: «Да».

В общем, мы проговорили еще часа полтора. Эта леди – леди редактор – все пыталась убедить меня разрешить ей напечатать мои тетради. Я долго не соглашался, но в конце концов все-таки записал номер ее телефона. Она сказала, что пробудет в Ки-Уэсте еще неделю и что я могу звонить ей в любое время. Перед отъездом она приехала в бар, и я вручил ей два больших пластиковых пакета, в которых лежали все мои рукописи. «Только у меня есть несколько условий, – сказал я. – Никто, кроме вас, не должен знать, кто я такой. Ни при каких условиях вы не должны называть мое настоящее имя и публиковать мою фотографию на обложке. Никаких интервью для прессы и телевидения я тоже давать не буду. Для всех, кроме вас, я призрак. Привидение. Капитан Немо».

Она улыбнулась: «Договорились».

Тут я остановился, чтобы перевести дух, – с непривычки у меня пересохло в горле. На Летту я старался не смотреть, зато она таращилась на меня во все глаза, изумленно приоткрыв рот.

– Мы вместе придумали план, согласно которому герой моих романов будет сам писать свои истории. Этакая особая разновидность автобиографической прозы – ну, как если бы Индиана Джонс сам писал романы о себе и публиковал их под собственным именем. Моего героя мы решили назвать Дэвид Пасстор или Царь Давид – откуда взялось это прозвище, я уже объяснял. Мое полное имя – Дэвид Пасстер Мерфи, но Пасстер превратился в Пасстора, потому что Боунз сказал, что так будет лучше: Пасстор – пастор – пастырь… в общем, вы понимаете. А Мерф – это просто имя для друзей.