Само крыло было закрыто. Свет приглушили, выставочные залы заблокировали, но коридор остался открытым. Я прошлась по нему, отчетливо слыша за собой эхо шагов Орена. Впереди показался свет, разбавлявший полумрак. Вход в комнатку, в которой он горел, тоже был загорожен, но ограждение сдвинули в сторону. Я заглянула внутрь. Чувство было такое, будто я только что вышла из темного кинозала на яркое солнце. В комнате было до того светло, что даже рамы картин казались белыми. Посреди стояла одинокая фигурка в смокинге, но без пиджака.
– Джеймсон! – Я позвала его, но он не обернулся. Он стоял у небольшой картины, на расстоянии трех-четырех футов, и пристально ее рассматривал. Я направилась к нему. Он бросил на меня взгляд и снова повернулся к картине.
Джеймсон кивнул на картину.
– Это Сезанн, «Четыре брата», – сообщил он, когда я остановилась рядом. – Любимая картина семейства Хоторнов, нетрудно догадаться почему.
Я заставила себя посмотреть на картину, а не на Джеймсона. На холсте были изображены четыре размытые фигуры. Я различила очертания упругих мускулов. Люди были запечатлены в движении, художник явно не стремился к реализму. Я опустила взгляд на золотую табличку под картиной.
Джеймсон повернулся ко мне.
– Я знаю, что ты отыскала Давенпорт, – вскинув бровь, заметил он. – Один-ноль в твою пользу.
– Грэйсон тоже его нашел, – уточнила я.
Джеймсон помрачнел.
– Ты была права. То дерево в Блэквуде к делу отношения не имеет. Подсказки – в цифрах.
– Нет никаких «
– Возможно, я это все заслужил, – сказал он, не отводя от меня взгляда еще пару мгновений, а потом снова воззрился на картину. – Старик любил повторять, что хватка у меня бульдожья, вот только я могу сосредоточиться лишь на чем-то одном.