Сначала я подумала, что Лили из Совета облажалась с костюмами. Их должны были привезти в полдень. Совет пожертвовал более ста тридцати тысяч долларов на постановку, и Лили специально заказала маски у того же дизайнера, который создавал костюмы для Бродвейского перезапуска «Пиппина»[112].

Но Джанет взяла меня под руку, отвела в сторону и сказала:

— Сегодня кое-что произошло. С Джио.

Я взяла Джио за руку и отвела за занавес, пока греческий хор ходил по часовой стрелке и исполнял строфы (за которыми последуют антистрофы, во время исполнения которых хор будет ходить против часовой стрелки, а потом — эпод, или заключительная песнь хора: исполняя его, хор наконец остановится).

— Что такое? — спросил Джио. — Что-то не так с моей трагедией?

— Нет, милый. Дело не в постановке. Я хочу поговорить о Картере.

— А что с ним? — Джио скрестил руки на груди, встав в агрессивную позу, но глаза у него были испуганные.

— Джанет слышала, как ты рассказывал ему истории о своем настоящем отце. Хвастался, что он предводитель международной преступной сети?

Он сделал шаг назад, и черная ткань занавеса легла ему на спину.

— Картер сказал, что его отец показывал ему банкомат, который вместо денег выдает золотые слитки.

— Понятно. И что ты на это ответил?

— Просто сказал, что он врет. А Картер сказал: «Откуда ты знаешь? Он был в Абу-Даби, а ты никогда не был в Эмиратах. Ты, наверное, никогда даже на самолете не летал, потому что твои родители всего лишь учителя». И тогда я сказал, что это неправда. Мой настоящий отец сам с Востока, и у него есть пять миллионов фунтов. А Картер сказал, что пять миллионов фунтов это ни о чем. Ты, типа, даже не купишь на них «Кенигсегг CCXR Тревиту».

— Кениг… что? Я не знаю, что это такое.

По его лицу стало понятно, что он считает меня совершенно безнадежной.

— Это машина.