Он подмел пепел, собрал его в ведро и рассыпал в саду. Пепел закружился облачком черных бабочек. Небо по-прежнему тяжко нависало над городом. Поль посмотрел в долину. Огни Сагаса внизу мерцали как робкие китайские фонарики, некоторые из них терялись на горных склонах, далеко-далеко за темным кубом тюрьмы. Люди жили и умирали здесь, не счастливые и не несчастные. Поль хотел быть как они. Эта жизнь с женой и дочерью его вполне устраивала. Однако он знал, что ему придется бороться, чтобы уберечь эту жизнь, какой бы простой она ни казалась.

Он ополоснул ведро, закрыл дверь гаража и, прихрамывая, вернулся в гостиную. Коринна уже спала. Он выключил телевизор и пристроился у жены за спиной, обняв ее обеими руками. Когда он почувствовал, как тихо бьется ее сердце, а в его собственной груди разливается теплая волна, он понял, что не все еще умерло и среди всех этих зверств еще осталось место надежде на любовь.

82

Габриэль готовил себя к тому, что попадет в преисподнюю, окажется среди жертв самого изощренного насилия, превосходящего все, что может вообразить человеческий разум.

Перед ним в полости рассеянного света всплывал застывший лес освежеванных. Первый пластинат возник, протягивая к нему ладонь. «Рукопожатие». Скелет, прикрытый кожей до ребер, с высушенными сухожилиями, прикрепленными к костям, пожирал его глазами, приподнявшиеся пергаментные губы обнажали голые корни зубов. Когда Габриэль обошел его, ему показалось, что скульптура двинулась за ним и сейчас схватит и сломает ему хребет.

Затем образ всадника Апокалипсиса, впечатавшийся в его сознание, материализовался и встал перед ним. Как и в его давнем воспоминании, это был не мужчина верхом на вздыбленном животном с содранной кожей, а женщина или, по крайней мере, внутренность того, что было женщиной. Ее лишенные век глаза сверлили его так, что ему показалось, будто она вот-вот обрушится на него со всей силой своей ярости и оторвет ему голову. Она сжимала в руке собственный мозг, словно отбитый у врага трофей.

Габриэль почувствовал, как из него утекает вся энергия, словно ее высасывали мертвецы. При каждом шаге он боялся рухнуть. Потому что дальше его, возможно, поджидала дочь. Она могла скрываться в любом образе, под видом любого из представленных здесь кошмаров. Лишенные плоти личины толпились вокруг – анонимные, жуткие. Сидела ли Жюли верхом на этом коне? Или она была выставлена справа, разрезанная на восемьдесят девять ровных ломтей и растворенная в пространстве? Или же она была мускулистой воительницей, полностью освежеванной и держащей кончиками пальцев тяжелый груз своей кожи, будто предлагая ее первому встречному?