Светлый фон

– Иди сюда, – прошептала она мне.

Я подвинулась к ней так, что пальцы наших ног соприкоснулись. Она обняла меня и притянула к себе, и мы лежали на диване, просто наблюдая за нашими друзьями, нашей братией.

Я чувствовала ее влажные и теплые руки на моих плечах. Она напоминала мне липкого маленького ребенка. Когда мы встретились глазами, мне показалось, что она плакала.

– Ты в порядке? – прошептала я.

Она кивнула и снова повернулась к ребятам, которые сгрудились вокруг кофейного столика и поедали ложками торт прямо из формы.

– Мне это так нравится, – тихо сказала она. – Я хочу, чтобы все так и осталось навсегда.

 

Сначала я слышу звуковые сигналы какого-то прибора. Потом шелест бумаги, приглушенный шепот беспокойства. Ощущение возвращается к пальцам ног, а затем к кончикам пальцев. Наконец что-то пульсирует в левой части головы, чуть выше уха. Пульсирующая боль стекает по лицу и через глазницу попадает в рот, где сухо, как в пустыне. Все болит.

Когда я нахожу в себе силы открыть глаза, меня окружает море белого цвета. Белые стены. Белый хлопок. Белые провода. Медицинский центр Золотого берега. Должно быть, так.

– Она очнулась. – Джаред рядом с кроватью. Я слышу его раньше, чем вижу. Голос у него взволнованный и высокий, чуть сдавленный.

– Что… – Я пытаюсь что-то прохрипеть.

– Ш-ш-ш, – говорит он.

Он прав. Разговоры причиняют боль горлу и обжигают нёбо. Я хочу спать часами, сутками.

– Какое-то время она будет в некоторой прострации, – авторитетно заявляет кто-то. Может быть, врач. – Сейчас ей просто нужен отдых.

Но я качаю головой. Так отчаянно, что, думаю, она расколется пополам. Они должны знать.

– Адам, – шепчу я.

– Все в порядке, милая. – Теперь это мама. Она хватает меня за руку и переплетает наши пальцы. Папа кладет ладонь мне на плечо. – Мы знаем.

Я уступаю. Сдаюсь под натиском боли и горького отчаяния, проваливаясь в сон.

 

План придумала Рейчел. После того как я рассказала ей о серьгах, она расставила все по местам. Даже если Адам этого не делал, мы должны были знать наверняка. Он оставался последним вопросительным знаком.