Я понимаю, что это так называемый «удар ниже пояса» и журналистка не должна его применять в целях получения информации. Это непрофессионально, точно так же как и шантаж, например…

— Пожалуйста, Павлик, — сказала я при этом, и заместитель прокурора сдался.

— Садись, — сказал он и помог мне взобраться в машину. — Только обещай мне молчать и не вмешиваться. И не падать в обморок. Договорились?

Я улыбнулась:

— Вмешиваться я не буду. Ты мне сам потом все объяснишь, что будет непонятно. Насчет обморока, не обещаю, что не грохнусь при виде трупов. Но обещаю, что сначала тихо отойду в сторонку, чтобы никому не мешать, и упаду только там. Тебя это устраивает?

Улыбка моя приобрела обольстительный оттенок. Я была горда своими чарами и довольна тем, что с первого же дня буду полностью в курсе дела. Прав был Беня — мне очень повезло, что я знакома с Павликом.

Мы мчались в сторону от центра города и вскоре выехали из него.

— Что-то не вовремя твой шеф собрался уходить в отпуск, — прервала я молчание в кабине.

— А?.. Что ты сказала?.. — оторвался от своих мыслей Павлик.

— Я говорю, что твой начальник, прокурор, мог бы и подождать с отпуском пока не поймали преступника, — повторила я.

— Он очень утомился, — ответил громко Павлик, метнув выразительный взгляд в спину водителя. — Должен же человек отдыхать.

Я поняла, что это машина прокурора и водитель непременно доложит вернувшемуся хозяину, куца и с кем ездит его заместитель и какие разговоры они в кабине ведут. «О Дания! Тюрьма…» — вспомнились мне бессмертные слова принца Гамлета.

— Нам далеко ехать? — перевела я разговор на другую тему. Мы ехали уже минут десять и приближались к ветке железной дороги. Это километрах в десяти от городской черты.

— Сейчас приедем, — ответил Павлик, и тут же мы увидели на дороге одиноко стоящего милиционера.

Увидев нашу машину, он замахал руками, и мы остановились.

— Куда? — коротко и грозно спросил Павлик, высовывая лицо из окна.

— Вот туда, — сказал мальчик, показывая на лесную дорожку, отходящую от шоссе и ведущую в лес.

Милиционер действительно был совсем мальчик. Ему было лет двадцать, шея его была тонкая, как у цыпленка. Она смешно болталась в великоватом воротнике серой форменной рубашки.

Лицо у мальчика было серого оттенка то ли от нервного потрясения, то ли от хронического недоедания с детства. Оно было узенькое, с кулачок, и покрыто подростковыми розовыми прыщами.