Он уже открывал дверь, когда Гоша окликнул его.

– Юр… Я хотел бы принести тебе соболезнования, – тихо сказал Георгий. – Гена был отличным парнем. За то время, что был я вами, я успел это понять. Он был хорошими человеком, коллегой и другом. Это… большая потеря. Для всех. И второй погибший, Гриша… Мы их не забудем.

Юра склонил голову и посмотрел в пол.

– Да, это так, – тихо прошелестел он. Нам будет очень не хватать… Гены, – Юра, помолчав, вдруг горько улыбнулся, отвернулся от Гоши и, смотря в стену, сказал:

– Просто удивительно… что его не будет. Ведь как так… Как так может быть? Разве может? Я с ним столько успел проработать – а… а теперь никто не будет дразнить меня Гулливером… да ещё Купидоном, потому что я родился четырнадцатого февраля! – у Юры вырвался истерический смешок. Губы его начали подрагивать.

А Гоша вдруг вспомнил их поездку до квартиры Михайленко. Тогда он подумал, что полицейские ведут с ним себя несколько скованно, потому что Георгий не был для них своим. Но сейчас осознал: просто они боялись ранить его – человека, с чьей женой случилось такое несчастье – своим весельем. А погибший из следственного комитета даже умудрился это сделать – однако нашёл в себе силы извиниться.

Он почувствовал прилив благодарности ко всем – и живым, и мёртвым, – кто участвовал в расследовании. И немаловажным оказался факт – помимо основной работы, все они не переставали оставаться людьми.

Сморгнув слёзы, друг смог взять себя в руки. Ещё раз кивнув Гоше в знак понимания, он ушёл.

Свет, падающий из окна, стал ярко-оранжевым – солнце почти скрылось за горизонтом. Вдалеке на небе уже виднелись горящие розово-лиловые полосы.

А Гоша лежал и думал.

Как и прежде, Михайленко был ему всецело отвратителен. Он вспомнил, как увидел его тогда, и подумал – странно, что подобный душегуб может внешне так походить на обычного человека.

Но всё же, теперь к этому добавилось ещё что-то непонятное.

Там, в проёме забора, видя её огромные, наполненные пронзительным страхом голубые глаза на бледном лице, Гоша подумал, что Ксюша сильно боится своего тюремщика. А позже – что перестрелка, которую начал маньяк, шокировала жену настолько, что она потеряла рассудок.

Но потом, когда он лежал, истекая кровью, на холодной земле под каплями дождя и смотрел на Ксю, стараясь различить её маленькую, хрупкую (ещё более, чем раньше) фигурку за потоком хлынувшей с неба воды – у него проскользнули и другие мысли.

Не только о ней, но и о самом Артёме. О его действиях. У Гоши было чувство – помимо ненависти к нашедшим его полицейским и ярости от потери дальнейших возможностей заниматься своим увлечением маньяка могло подвергнуть в такое неистовство кое-что ещё. То, что сподвигло Артёма попытаться его убить.