Но счастье длилось недолго. Однажды вечером я разбирал у себя в кабинете счета, с головой уйдя в цифры и подсчеты, и попросил Клер:

— Душа моя, я оставил наверху важные бумаги. Если вам понадобится подняться, захватите их для меня.

— Где они?

— В «мушкетерской».

«Мушкетерской» мы называли небольшую комнату с окнами на север, и называли так из-за портрета двоюродного брата моей матери, который служил великому кардиналу и дослужился до чина капитана. Я любил работать там в жару. Клер взяла свечу и вышла. Я вновь погрузился в работу и ничего не слышал, кроме скрипа собственного пера. Закончив работу, я зевнул и взглянул на часы. Клер ушла двадцать пять минут назад. Что же могло ее задержать? Я не обеспокоился, но мне сделалось как-то не по себе, и я отправился ее искать. Отправился прямо в «мушкетерскую». не прихватив с собой даже свечи, — так хорошо знал все закоулки и переходы замка. Пусто на лестнице, пусто в коридоре, что после многочисленных разветвлений ведет в «мушкетерскую». В тусклом свете сумерек я увидел на столе свои бумаги и сунул их под мышку. Теперь я уже встревожился и, пустившись в обратный путь, принялся громко звать: «Клер! Клер!»

Нашел я ее на другом конце замка, плачущей. Сквозняком у нее задуло свечу, и, как она призналась, напуганная сгустившейся темнотой, она не решилась сделать больше ни шагу.

— Но как вы попали сюда? — изумился я.

— Я заблудилась.

Не придав особого значения ее словам, я отвел жену в наши покои, и вскоре она оправилась от слез и испуга, но я очень плохо спал в ту ночь. Клер заблудилась в доме, где прожила столько лет? Нет, это невозможно. Она что-то от меня таила. Тревоги, так ненадолго оставившие меня, пробудились с новой силой. Я стал незаметно следить за своей женой и спустя некоторое время вновь повторил свою попытку, на этот раз при свете дня. Клер опять не нашла дороги, она блуждала среди знакомых вещей, будто внезапно лишилась памяти. Тогда я вспомнил, что нотариус, впервые рассказывая мне о семействе Эрбо, сказал, будто Клер считают несколько не в себе. Я не замечал у нее никаких признаков безумия, но, возможно, задремавшая ненадолго болезнь вновь набирала силу? Клер была больна, в этом я не сомневался. И не только душой — телом тоже. У нее пропал аппетит, на исхудалом личике читалось затаенное страдание. Я пригласил из Ванна молодого врача, о чьих талантах был наслышан. Он внимательно осмотрел Клер, долго слушал, как она дышит, следуя методе нашего общего земляка Леннека, который и ввел ее в моду, потом отвел меня к амбразуре окна.