Я не знал, что происходит, и подошел к двери посмотреть, с кем разговаривает дедушка. Все в том же парике на голове.

– А вот и девочка! – воскликнул второй полицейский.

– Я не девочка! – завопил я басом.

– Руки прочь от моей Джессики! – рявкнул дедушка, заслоняя собой дверной проем.

В эту минуту на сцене появился сосед, Эфрам Дженсон. Услышав крики, он тут же прибежал на помощь и показал свой полицейский жетон. Я не уловил, что такое он сказал двоим коллегам, но понял, что Эфрам – какой-то важный полицейский. Стоило ему произнести одну фразу, как те извинились перед дедушкой и ушли.

В тот день бабушка, со времен своей жизни в Одессе побаивавшаяся властей и людей в форме, возвела Эфрама в ранг праведника народов мира. И в благодарность каждую пятницу под вечер готовила им с женой вкуснейший чизкейк по своему рецепту. Когда я возвращался из школы, чизкейком благоухала вся кухня, но я знал, что мне не достанется ни кусочка. Изготовив и упаковав пирог, бабушка говорила: “Неси им скорей, Джесси. Этот человек – наш Рауль Валленберг!” Я шел к Дженсонам и, вручая им пирог, произносил, как мне было велено: “Дедушка с бабушкой благодарят вас за то, что вы спасли им жизнь”.

Поскольку к Дженсонам я ходил каждую неделю, они стали приглашать меня в дом посидеть с ними. Бекки говорила, что чизкейк огромный, а их всего двое, и, несмотря на мои протесты, отрезала мне кусок. Я съедал его у них на кухне со стаканом молока. Они мне очень нравились: Эфрамом я восхищался, а у Бекки находил материнскую любовь, которой мне так не хватало – ведь собственную мать я видел мало. Вскоре Бекки и Эфрам стали предлагать мне съездить на уикенд в Манхэттен погулять или сходить на выставку. Они открывали мне мир за пределами дедушкиного дома. Когда они звонили в дверь и спрашивали бабушку, можно ли мне поехать с ними, меня охватывала огромная радость.

Что же касается беленькой девочки, любительницы лупить кулаком по яйцам, то ее так и не нашли. Джессика исчезла навсегда, мне больше не надо было носить этот жуткий парик. Иногда бабушка забывалась, и Джессика снова всплывала у нее в голове. За семейным обедом, когда за столом собиралось человек двадцать, она вдруг объявляла:

– Джессика умерла на парковке супермаркета.

Обычно после этого все надолго замолкали. Потом какой-нибудь кузен робко спрашивал:

– Кто такая Джессика?

– Наверно, какая-то история времен войны, – шептал ему другой.

После этого все сидели с серьезным видом, комната погружалась в тишину. Про Одессу в доме не говорили никогда.

После истории с яйцами Роберта дедушка счел, что отныне я точно мальчик, и даже храбрый мальчик. В ознаменование этого он однажды под вечер отвел меня в подсобку кошерной мясной лавки, где какой-то старик, уроженец Братиславы, давал уроки бокса. Старик раньше был мясником (магазин перешел к его сыновьям), а теперь на досуге бесплатно обучал внуков друзей кулачному бою. Уроки состояли главным образом в том, что мы лупили по висящим на крюках тушам в ритме его рассказа: он со странным, неведомым акцентом повествовал о финале чемпионата Чехословакии по боксу 1931 года.