* * *

— Ты здесь пьешь или бумагу мараешь? — тихо спросили у него за спиной. — Хочешь, я скажу тебе, какое вино стоит у хозяина в дальнем углу подвала для своих? Не пей эту кислую дрянь из Абруццо.

— Садись со мной. — Маркус отложил блокнот. — Мне нужен твой совет. Сегодня я узнал кое-что странное и никак в ум не возьму, что бы это значило.

— Жизнь состоит из странных вещей, друг мой. Странные вещи — это биография мужчины, остальное — факты жизни. Не пора ли нам заказать вина и брезаолы?

Произнеся это, старик снял свой дождевик, бросил его на спинку стула и уселся, выложив сплетенные руки перед собой. Маркус сделал знак подавальщику, вино в графине принесли мгновенно, будто оно наготове стояло.

— Приходилось ли тебе бывать в часовне Святого Андрея? Сегодня я разглядывал снимок, где изображена церемония: крестины ребенка, родившегося в поместье.

— Часовня была чудом. — Старик налил себе полный стакан и понюхал вино. — Раньше там были дыры вместо окон, и в часовню залетали птицы. Потом витражи поставили, а потом и решетки. Но что теперь говорить, когда все разрушено.

— Наверное, часовня была ей дорога, — заметил Маркус. — Ведь там крестили ее сына, да и ее саму, наверное, тоже.

— «Бриатико» тоже должен быть разрушен. Сгореть он не сгорит, а вот зарасти сорняками ему придется. Уж я постараюсь.

— Ты об этом уже говорил.

— Развалиться на куски, покрыться мхом и зарасти молочаем, — повторил старик, своевольно выпятив нижнюю губу. — Сам посуди: на одной из полян «Бриатико» убили моего брата, который, хотя и был заносчивым болваном, приходился мне родней. Поместье не позволило мне жениться на девушке, которая любила засахаренный изюм. А причиной смерти моего друга было то, что он возвращался с танцев по чужой земле, вместо того чтобы пройти лишний километр вдоль моря.

— Это всего лишь совпадение. — Маркус подлил ему вина в стакан. — Люди умирают, потому что другие люди хотят, чтобы они умерли. Холмы и фасады здесь ни при чем.

— Я был не так уж одинок, только понял это слишком поздно. Я понял это в тот день, когда умер мой сын Лука. Утром я еще не знал, что это мой сын. Что же это за времена, подумал я, наследника поместья собираются зарыть за кладбищенским забором, чтобы на него ссали собаки. Когда приехали люди из морга и сержант, сопровождавший катафалк…

— Ты уже рассказывал эту историю, — перебил его Маркус, — но там вроде была тележка.

— Я взял у них бумагу с точными датами жизни и смерти, чтобы заказать табличку у каменщика, — продолжал клошар, не потрудившись ответить. — Было начало мая, и миндальное дерево стояло в бело-розовой пене. Сидя под ним, я несколько раз прочел бумагу и наконец понял, что покойник родился в пятьдесят девятом, в октябре, ровно через полгода после того дня, как моя девушка мне отказала. Он не мог быть сыном заезжего грека по имени Диакопи, потому что был зачат в феврале.