Оставив краску в номере, он сунул в карман ножик со штопором, сложил арабский пакет вчетверо и направился к автобусной станции. Мокасинам пришел конец, пришлось идти в пляжных шлепанцах, отыскавшихся на дне сумки. Выпивку в пасхальное воскресенье можно найти только втридорога на автобусной станции, так уж устроена здешняя жизнь: вроде никак нельзя, но если очень хочешь, то можно.

Финал придется переписывать, а вместе с ним и половину романа, думал он, спустившись на площадь по ступенчатой вико Уголини. Но до этого нужно поговорить с Виви. С ливийским флейтистом. С библиотекаршей. С почтовой девушкой, многоликой, как египетское божество с человеческими ногами, бородой, клешнями жука и крыльями ястреба.

Под навесом на станции толпились деревенские старухи с корзинками, в корзинках виднелись коломбы, аккуратно завернутые в бумагу. Единственная скамейка была занята четверкой марокканских парней, хлебавших вино из пластиковой бутыли, пуская ее по кругу. Бочонок, из которого марокканцы наполнили свою бутыль, лежал в тележке за газетным киоском, а неподалеку отирался его хозяин.

Почему же «Бриатико» не снесли, почему холм до сих пор не стал виноградником? Что в голове у человека по имени Меркуцио? Он мог бы избавиться от гостиницы, но не сделал этого. Вероятно, по той же причине, по которой так долго собирался в Картахену, но все никак не решался отчалить.

Старику нужна была семья, он устал жить один, но призрачная Стефания, гуляющая по коридорам гостиницы, и воображаемая колумбийская родня нравились ему больше, чем то, что действительность могла ему предложить.

Итак, «Бриатико» стал точкой умолчания. Из этих точек можно собрать кривую линию, да что угодно можно собрать, если посмотреть с правильной стороны. Вот, скажем, первая точка умолчания — это вечер в прачечной, когда я не сказал Петре правду о пожаре. Пожалел ее. Я мог сказать ей все как есть, подождать, когда ужас ее отпустит, а потом попросить ключ.

Маркус достал из кармана две мятые пятерки и протянул хозяину вина, тот кивнул и отвернул краник, подставив под него бутыль с этикеткой «Оливковое масло Бранзони». Вино полилось с веселым бормотанием, а хозяин быстро отошел и отвернулся, как будто сделка его не касалась.

Я заставил Петру думать, что использовал ее рассказ, чтобы забраться в тайник под перголой, я позволил ей думать, что я убийца и вор. К этому добавилось мое внезапное охлаждение, которое она расценила по-девичьи просто. Она могла бы спросить: что ты делал в саду моей матери? почему ты приехал в «Бриатико» в девяносто девятом? что связывает тебя с капитаном? Ее подозрения разбухали, будто ослиная шкура в молоке, но она молчала.