Время от времени я спала на кровати с балдахином, обнаруженной в апартаментах доктора. Доктор покинул «Бриатико» последним, он запер ворота и отдал ключи муниципальному клерку в бархатном пиджаке, который приехал из деревни на велосипеде.
Это было в две тысячи восьмом, в середине сентября, когда парк на южном склоне похож на крыло золотистой щурки с черной каймой. Я стояла за стеной конюшни, откуда видны были ворота, на которых повесили железную цепь с замком. Они долго тянули там, на паркинге, вертели друг перед другом руками. Наконец доктор пожал бархатному руку, сел в машину и поехал в сторону гавани.
Я помню, что запах клематиса был таким густым, что хотелось потрогать его руками. Стеклянная галерея была теперь прозрачной, потому что пальмы отдали в детский санаторий, а заваленный листвой и перегноем пол наконец помыли. Толстые стекла казались голубыми оттого, что солнце стояло в зените и просвечивало их насквозь.
Я решила, что буду подниматься туда каждый день. Буду смотреть на конюшни, представляя себе земляной круг, по которому конюх водит чалую лошадку. И каменного бобра, из пасти которого струится питьевая вода, и карпов в пруду, которые толкаются и безмолвно хохочут, когда приходишь с пакетиком корма. И часовню, светлеющую сухой камышовой крышей между кипарисовыми кронами, и бабушку, и маму.
Парадные двери дома были заперты, но это меня не пугало. Они наверняка забыли про задний двор, подумала я и оказалась права.
Маркус. Понедельник
Маркус. Понедельник
Внезапный ветер промчался в верхушках пиний, небо треснуло, потемнело и покрылось кровоподтеками. Дождь начался сразу, бесшумный и непроницаемый, Маркус вспомнил, что оставил куртку в мотеле, и свернул на тропу, ведущую к деревне. Он шел, натянув капюшон толстовки до самых глаз и стараясь не потерять тропу, чернеющую в высокой траве. Слышно было, как листва потрескивает под дождем, будто целая стая сверчков.
Между Траяно и Аннунциатой раньше была еще одна деревня, сказала ему Паола, когда они брели по этому лесу пятнадцать лет назад. У деревни не было выхода к морю, только два километра скалистого берега, и жители сажали овощи и пасли овец повыше в холмах. После войны там осталось только несколько упрямых стариков, деревья выросли в брошенных спальнях, люди положили ключи под пороги и ушли в город.
— Ты помнишь название? — спросил он тогда, но она пожала плечами.
— Таких деревень на юге несколько сотен, и никто про них не помнит. Когда ты проигрываешь, ты теряешь имя.
Ее нехитрые девчоночьи афоризмы смешили Маркуса, некоторые он даже записывал тайком. Кто бы мог поверить, что однажды он вернется в Италию, встанет на четвереньки на поляне и станет нюхать землю, вобравшую в себя все, что от нее осталось.