Кэти становилось все труднее уснуть. В эти размытые моменты перед погружением в сон она вдруг услышит хруст сена под бедрами, или почует страх, или увидит отблески луны на натянутой коже своего живота. Она вспомнит о том, что рассказывала доктору Полаччи и доктору Риордану, и ей станет не по себе. А потом она повернется на бок и увидит спящую Элли, и ей станет еще тошнее.
Она не ожидала, что полюбит Элли. Поначалу Кэти бесилась оттого, что ей навязали надсмотрщицу, не доверявшую ей. Для Кэти это была неудобная ситуация, но для Элли – тем более. Чужой дом с незнакомыми людьми, и, как не один раз в приступе гнева высказывалась Элли, не она придумала эту ситуацию.
«Что ж, и моей вины здесь нет», – размышляла Кэти. И все же она видела того ребенка, завернутого в лошадиную попону. Она смотрела, как гроб с ним опускают в землю. Кто-то был в этом виноват.
Кэти не убивала ребенка, она знала это так же хорошо, как то, что утром взойдет солнце. Но тогда кто же убил?
Однажды ей попался бездомный человек, укрывавшийся в сарае для сушки табака на ферме Исайи Кинга. Но окажись даже этот бродяга в ту ночь в их коровнике, у него не было причины забрать ребенка из рук Кэти, убить и спрятать его. Если только он не был чокнутым, какой пыталась представить ее Элли.
Кэти знала, что почувствовала бы, будь кто-то в ту ночь в коровнике. И даже если нет, почуяли бы животные. Наггет заржал бы, выпрашивая угощение, как он делал всегда, когда кто-нибудь заходил. Замычали бы коровы в ожидании дойки. Из обрывков ее воспоминаний можно было понять, что там было тихо.
А это означало, что кто-то проскользнул туда вслед за ней.