— А что же с чемоданом?

— Мы не смогли к нему даже прикоснуться. Этот тип вдруг начал вопить, что его обидели до глубины души, а вокруг появилось огромное количество людей из национальной безопасности. Понимаете, кто-то позвонил…

— Но не адвокату, — сказал Эван, — а полковнику Роберту Бэрришу из Пентагона.

— Именно так. Нас ткнули носом в грязь за то, что мы подвергли сомнениям деятельность прекрасного преданного американца, который помогает увеличивать экономическую мощь Соединенных Штатов. Ребятам здорово влетело…

— Но вы-то думаете иначе. Вы думаете, что в этой комнате произошло нечто гораздо серьезнее, чем законные инвестиции.

— Вы угадали, сэр.

— Спасибо, Пэдди… Все в порядке, миссис О’Рейли. Что мне сказать там, за дверями?

— Что бы я ни предложила, наш мальчик Фил Тобиас наверняка будет возражать, вы должны бы это знать. Он сейчас по дороге сюда.

— Неужели вы оторвали его от тенниса? Это мужество, выходящее за пределы чувства долга.

— Он очень мил и смышлен, Эван, но я не думаю, что его совет сейчас вам поможет; придется решать вам. Помните только, что эти стервятники за дверью убеждены, что вы «играли на публику» всю последнюю неделю. Вы приняли вызов видного тяжеловеса в политике и выставили его болтливым злодеем, а это делает вас сенсацией. Они хотят знать, куда вы ведете.

— Ну и что вы предлагаете? Вы ведь знаете, куда я веду, Энни. Что же мне им сказать?

Энн Малкэйи О’Рейли посмотрела прямо в глаза Кендрика.

— Что хотите, конгрессмен. Но пусть это будет правдой.

— Моя лебединая песня, Энни?

— Вам это будет известно, как только вы оттуда выйдете…

Волнение и шум за дверью дополнились ослепляющими вспышками прожекторов телевизионщиков, которые размахивали своими мини-камерами в толпе; несколько наиболее значительных фигур из прессы высокомерно настаивали на своем праве находиться на самых удобных местах. Короче, творилось черт знает что, поэтому конгрессмен из Колорадо от Девятого округа просто подошел к своему столу в приемной, отодвинул в сторону книгу записей, телефон и уселся на освободившееся место. Он весело улыбнулся, несколько раз поднял обе руки, но не произнес ни слова. Постепенно шум начал стихать, но все же то тут, то там вспыхивали перебранки, звучали язвительные замечания. В конце концов всем стало понятно: конгрессмен Эван Кендрик не собирается открывать рта до тех пор, пока его не станут слушать все. Восстановилась тишина.

— Большое спасибо, — сказал Эван. — Мне нужна помощь, чтобы определить, что же мне надо вам сказать…

— Конгрессмен Эван, — перебил его потрепанный журналист, явно расстроенный своим местом во втором ряду, — это правда, что…