– Откуда ты могла знать, что этот человек строит механического дьявола? Тогда я сама поговорю с начальством Камиля. Они должны понять…

– Маман, это бесполезная затея. Я не получу ни су, а если мне что-то и заплатят, делиться с тобой я не собираюсь.

– Вот и дождалась дочерней благодарности!

Внутри Мадлен поднялась волна обжигающей ярости.

– Благодарности за что? За то, что в двенадцать лет ты меня продала, за твою глухоту к нашим слезам, за то, что бросила Сюзетту умирать, а тому мерзавцу позволила издеваться надо мной, пока он не изуродовал мне лицо?

Подойдя к матери вплотную, Мадлен откинула волосы, показывая изуродованную правую сторону лица: клеймо, оставленное раскаленной кочергой.

Мать отвернулась:

– Маду, я представить не могла, что он посмеет это сделать… И ты же помнишь, я потребовала от него больше никогда не появляться в заведении.

– Да. Ты заставила его заплатить за испорченный товар.

– Мы должны были получить от него компенсацию.

– Компенсацию получила ты. И сколько он тебе заплатил, маман? Напомни мне: сколько стоило мое лицо?

Мадлен хорошо помнила день, когда сняла повязку и впервые увидела красный шрам, пролегший по щеке. Ее гладкая, шелковистая кожа была изуродована. Она без всяких врачей знала: этот шрам останется на всю жизнь как напоминание о злодее, которому позволили творить с ней все, что пожелает.

– Не понимаю, Мадлен, зачем ворошить прошлое? – спросила мать, поворачиваясь к двери. – Это ведь было давно.

– Ты права. Давно. Мне тогда было пятнадцать. Всего пятнадцать! Но ты почему-то не пошла в полицию и не пожаловалась. Ты обхаживала полицию. И мерзавец, искалечивший меня, не понес никакого наказания. За эти годы он возвысился и теперь имеет чин генерал-лейтенанта полиции.

– Думаешь, если бы я тогда подняла шум, это сказалось бы на его карьере? Думаешь, в полиции кого-то волновало, что он покалечил какую-то шлюху? Ты никак бредишь?

– Может, и брежу. Но как ты могла промолчать, сделать вид, что ничего не случилось? Наплевать на собственную дочь?

– Я же тебе сказала: я заставила его заплатить.

– И что сталось с теми деньгами, маман? С той суммой, которую ты получила за мое лицо?

– Я их давно потратила на твое содержание. На всех вас. На хлеб, чулки и свечи.

– Не верю. Ты их прячешь в укромном уголке и каждую ночь пересчитываешь. Этих денег хватило бы на врача для Сюзетты, но ты пожалела. И на врача для Эмиля ты тоже не захотела раскошеливаться. Так что не смей приходить сюда и требовать с меня деньги. Забудь дорогу в этот дом!