Тошнота ушла. Осборна будто выжали, и тошнило уже не от похмелья, а от чистоты рассудка. Осборн почувствовал, как Грейс подняла его. Как обняла и аккуратно, извиняясь перед танцующими, отвела подальше от толпы и усадила на лавочку.

— Почему ты не сказал, что тебе плохо?

Осборн не ответил. В ушах все еще крики агонии, перемешанные с веселой музыкой.

Горло сдавливало, воздуха не хватало. Осборн оттягивал воротник свитера, который никак не соприкасался с шеей, и чувствовал, как головокружение проходило, как картинки перед глазами становились четче.

Флейта смолкла. Даже тихого попискивания не услышать.

Они сидели до тех пор, пока танец не кончился и люди не разошлись по палаткам. Грейс держала его за руку, гладила по тыльной стороне ладони холодными пальцами и молчала.

— Голова закружилась, — прошептал наконец Осборн.

— Почему ты не сказал?

— Я не знаю. Не мог остановиться.

— Не мог остановиться танцевать? — удивилась Грейс.

— Просто… Знаешь, ты так красиво танцуешь. Я засмотрелся и не понял, как мне плохо стало, — не соврал Осборн.

Грейс улыбнулась и погладила парня по голове. От теплых и ласковых прикосновений полегчало. Осборн закрыл глаза и сделал первый безмятежный вдох за день. И, казалось, даже звуки утихли, тошнотворные запахи пропали. Осталось только приятное и темное ничто, где была только Грейс. И этого достаточно.

Они сидели долго, слушали разговоры толпы и не вслушивались. Грейс гладила Осборна по руке. Он успокаивался.

— Тебе купить черепушку? — спросила через несколько минут Грейс и встала с лавочки.

— А куда ты уйдешь? В кафе? Может, я с тобой?

— Нет, найду здесь. Я тебя не оставлю. В кафе вряд ли меньше людей, а ты же не любишь толпы.

— Толпы. Да уж, мерзость.

Осборн открыл глаза и посмотрел на Грейс. Такая же светлая и прекрасная, как и прежде. Ничего не изменилось.

— Так тебе принести малиновую черепушку? — переспросила Грейс.

Осборн поморщился.