Грейс смотрела на Осборна сбоку и вспоминала его студентом. Казалось, он почти не изменился внешне, но глаза потемнели. А голос остался тот же — чарующий, чуть хриплый, словно вырывающийся из горла с силой. Осборн все также пел на пределе духовных возможностей, каждую ночь погибал в блеске направленных на него софитных огней, чтобы с последним аккордом и поклоном возродиться. Осборн-студент бы очень удивился, увидев себя спустя десять лет. Внутренне они были совсем разные.

С тех пор многое изменилось, для Осборна — много, а для Грейс — катастрофически много. Прошло девять зим, но с весной не приходило облегчения. Казалось, только природа возрождается, а человек может только медленно и незаметно для себя самого уходить.

Грейс помнила, что говорил Джексон. Юные боги умирают быстрее старых. Но значит ли это, что муки их не такие сильные?

Грейс смотрела на белую рубашку Осборна. Она всегда любила белый цвет. Кажется, из белого света появляется новая жизнь. Из полосы света, опускающейся на земную твердь. Поэтическая красота в этом сравнении спасла его от сожжения — в прошлом ведь никогда не было никакой ценности, оно никогда не вспоминалось в ясности.

Грейс казалось, что она любила белый цвет всегда, сколько себя помнила. Белый цвет — цвет чистоты, безупречности. Стать идеальной — вот, о чем Грейс когда-то мечтала. Быть таким человеком, о котором нельзя помыслить. Заточить мысли как метательные ножи, нагрузить мозг знаниями, чтобы он, вопреки всем законам, потянул к небесам. Быть больше, чем просто человеком.

Грейс казалось, что Джексон явился концентрацией всего, о чем-либо она мечтала. Он безупречен. Он не человек, а большее, чем все, о чем можно помыслить. Его ума не существовало — он был всем умом. Знания не отягощали его головы — он парил, подталкиваемый ими. Он был всем и ничем одновременно — в этом его сила. Ему не нужно, подобно великим мира сего, доказывать свою исключительность. В этом была его безупречность.

Джексон являлся в белом. Упавшая звезда, которая, как в сказке, не огромное и светящееся огненное ядро, а нечто прекрасное, — этим был Джексон. Но красота испарилась. Безупречность Джексона очернилась, как и все былое. Белый цвет отныне был цветом холода.

Три года из десяти для Грейс мир умирал, потом снова возрождался, чтобы на очередную годовщину тлеть снова. Четыре года мир консервировался, казалось, наконец пришло такое желанное спокойствие. Они с Осборном сыграли свадьбу после долгих размышлений о том, нужно ли им. Но вернулся Джексон. Они сбежали от него в Калифорнию, потом в Рим, в Лондон, но призрак Джексона шел по их следам. Он отправлял письмо за письмом, как тогда, в начале пути исцеления, и в каждом писал о том, как недоволен предательством.