Глядя так же странно, будто слепая, она произнесла приглушенным голосом:

— Дикки…

— Видимо, мне сейчас стоит рассмеяться, — откликнулся тот. — Можешь больше не трудиться, сохраняя невозмутимый вид. Через несколько минут у тебя уже не будет повода для веселья — так что я посмеюсь сейчас.

— Я лишь слегка пригубила кофе…

— Вижу, остальной разлился. Возьми мой.

Она двинулась к нему вокруг стола, хватаясь за спинки вращающихся стульев. Тремейн сидел, не шевелясь.

— Дикки, твой ответ только что… Ты говорил искренне?

— Да. Полагаю, можно сказать, что я и сейчас так думаю — но не забывай про условие. Я говорил про того, кого люблю. Вчера вечером я сказал, что люблю тебя, — прости, я солгал. Я не люблю тебя и никогда не смог бы полюбить. Просто решил… — Он помедлил, но потом все же закончил со всем безжалостным презрением, которое только в нем было: — …решил, что будет забавно выставить тебя дурой.

Она дернулась, как будто Дикки ударил ее по лицу, однако он не испытал ни малейшего раскаяния — просто продолжал сидеть и смотреть на нее, бесстрастный, как истукан.

— Это я передала тебе ту записку… — проговорила она.

— Потому что решила, что и моей любви будет довольно. Да, я все именно так и понял.

Казалось, что она держится на ногах только усилием воли. Глаза закрывались сами собой, но сейчас в их уголках собрались слезы.

— Кто ты? — спросила Одри.

— Дикки Тремейн — мое настоящее имя. Я один из друзей Святого.

Она кивнула, едва не уронив голову на грудь.

— Значит… это… ты… подмешал… мне… в… кофе… — с глупой, детской обидой произнесла Одри едва слышно, так что Дикки с трудом разобрал слова. Она осела на пол возле стула, за который держалась, и молча упала ничком.

Тремейн смотрел на нее в немой растерянности. Безжалостная, ледяная мстительность все еще не отпускала его, и он чувствовал неестественное холодное спокойствие. Глядя на смявшееся платье девушки, ее голые белые руки, короткие золотистые волосы, рассыпавшиеся в беспорядке вокруг головы, он стоял, словно каменное изваяние. Однако внутри что-то уже сдвинулось и нарастало, восставая против того, на чем зиждилось это спокойствие. Он боролся в ответ, не желая поддаваться, однако в конце концов все же медленно встал и выпрямился в полный рост. Взгляд был по-прежнему прикован к лежащей девушке, платок упал на пол, правая рука сжимала пистолет…

— Одри! — выкрикнул вдруг Дикки.

Все это время он стоял к двери спиной. Сзади раздались шаги, и прежде чем он успел повернуться, прозвучал голос Хиллорана:

— Ни с места!