Бэзил полез в карман, убедился, что девятимиллиметровый браунинг на месте. Потянулся к лодыжке, надеясь… нет, молясь, чтобы фотоаппарат пережил падение. И не обнаружил его! Утрата была такой чудовищной, что просто не уместилась в сознании. И хорошо, потому что она оказалась мнимой. При падении пластырь ослаб, но не сорвался с ноги, и драгоценная «Рига-Минокс» всего лишь сдвинулась. Нащупав алюминиевый корпус, Бэзил счастливо вздохнул и переправил фотоаппарат в карман брюк, а браунинг засунул сзади за ремень. Затем сосчитал до трех и встал.

Оказалось, что одежда изорвана, а левая рука так жутко распорота, что ее не разогнуть. Под дешевым полосатым габардином ныло разбитое колено. Но больше всего досталось спине, – должно быть, Бэзил приложился к валуну или ветке. Чувствовалось, как там зреет отек. Несколько недель мучений обеспечено.

Бэзил повращал корпусом вправо-влево – будто осколки стекла в боку; должно быть, сломаны ребра. Досталось так досталось. Но есть и хорошая новость: он не погиб и не утратил способности передвигаться.

Вспомнился разговор с попутчиком, лопухом из люфтваффе. «Моя эскадрилья – в миле от железной дороги, сразу за городом. Мы прекрасно обжились. При первой же возможности, месье, пожалуйте в гости, я устрою вам экскурсию. Была убогая воинская часть в дремучем захолустье, а теперь там настоящий немецкий городок, с канализацией и гудронированными дорогами, даже с эстрадой для летних концертов. Мои ребята – лучшие из лучших, и доказательство тому – рекордный счет сбитых английских бомбардировщиков».

Железнодорожный путь тянулся с юга на север, а стало быть, аэродром был в миле от него или чуть дальше. Туда-то и направился Бэзил, пробираясь между деревьями и кустами. Впрочем, лесок был вполне ухоженным, вдобавок у Бэзила восстановилось ночное зрение, как ни препятствовала этому боль в голове и спине. Походка – как у чудовища Франкенштейна, зато не было сомнений, что он двигался в верном направлении.

А вскоре Бэзил услышал рокот приближающегося к нему небольшого самолета и окончательно убедился, что находится на правильном пути.

В небе скользил «шторьх», мотор частил, как сердечко колибри. Непропорционально громоздкое шасси и неповоротливость на земле не мешали этой машине летать с изяществом аиста. Махт держал высоту четыреста пятьдесят метров и шел по компасу почти точно в Канне. По пути Махт совершил посадку на большой базе люфтваффе – дальность полета «шторьха» составляла триста километров, до Брикебека могло не хватить топлива. Возвращаться гауптман планировал этим же маршрутом, с дозаправкой. Уж кому, как не летчику-асу, знать, что небо не прощает ошибок.