— Вон отсюда. Швабру не забудь.

Но она забыла и, попятившись, в слезах выскочила из кабинета.

…На следующий день Фелиси изображала из себя Гриватту: ходила с неприступным видом и, случайно встретив доктора Рица, не заметила. Она написала на листке два слова, тайком доставала листок и смотрела на него, глотая слёзы. Два слова, всего два. Но они придавали ей сил.

От мрачных мыслей немного отвлёк Гонзарик. Однажды Фелиси набросала карандашом его портрет да ещё рассказала о своём ненормальном глазомере. С тех пор она стала для этого ребёнка кем-то вроде небожительницы. Он даже подарил ей блокнот, помещавшийся в кармане рабочего фартука. Встретив её сегодня в зимнем саду, где она поливала цветы, он радостно закричал:

— Лиси, привет! Ты что-нибудь нарисовала? Покажи! Ну, пожалуйста!

— Нет, Гонзарик, у меня снова пусто.

Мальчик расстроился.

— Почему?! Может, ты станешь великой художницей!

— Не могу себя заставить взять в руки карандаш… Всё время с тряпками… Наработаюсь за день, спину ломит, пальцы дрожат…

— Но ведь твой талант — самое главное, что у тебя есть, самое-самое нужное! Он отличает тебя от других!

Такой славный, чуткий… Фелиси растрогалась. Они поболтали, потом Гонзарик убежал, а Фелиси, сидя под пальмой на каменной скамье, почувствовала себя успокоенной и даже вдохновлённой. В самом деле, почему бы не начать серьёзно заниматься? Писать картины — это так прекрасно, она всегда об этом мечтала… Взгляд упал на оттопыренный кармашек фартука, она сунула туда руку, достала листок.

Он придёт.

И, казалось бы, уже схлынувшее, страдание вновь накрыло её, как волна.

2

Раз придёт, надо быть готовой. Благоухающая, в дорогом белье, при искусном, почти не заметном макияже, Фелиси третью ночь сидела на табурете со свечкой, чтобы не заснуть и не пропустить заветный стук в дверь. Она изнывала от надежды и горьких мыслей. Её положение казалось ей ужасно несправедливым. За что такие муки? Что в ней не так? Почему бы ему не полюбить её? Ведь любят же других, Гриватту, например… с ума по ним сходят… Фелиси гнала от себя мысли об обожавшем её Кантике. Сердце трепетало, и душа тянулась только к нему — длинноногому, надменному, блестящему господину, у которого даже нет уменьшительной формы имени. Все самые нежные слова и взгляды, самые соблазнительные позы приготовлены для него одного.

На третью ночь вроде бы кто-то стукнул в дверь. Дремавшая на табуретке Фелиси вздрогнула, вскочила и прислушалась. Приснилось или нет?! Снова раздалось: тук! Одиночный, небрежный стук.

Фелиси подлетела к двери.