Из каморки, что под самой крышей, выволакивали сундуки и чемоданы, заплаканные актрисы помогали друг другу укладывать вещи, и везде на полу валялись обрывки лент и обёрточной бумаги, и слышались всхлипывания и ругательства. Филипп – мрачный, в мятом костюме, болтавшемся вокруг его тощего тела, с ввалившимися после бессонной ночи глазами, – стоял, прислонившись к стене и засунув кулаки в карманы брюк.

Когда Оливия тронула его за рукав, он вздрогнул и обернулся.

– А, это ты. В хорошенькое дельце я тебя втянул, да? Уверен, каждый из них, – Филипп кивнул на пробегавшую мимо Мардж Кингсли, – думает ровно так же.

– Никто тебя не винит, – попыталась Оливия утешить брата. – Ты делал всё, что мог, и не твоя вина, что…

– Да перестань, Олив! – Филипп поморщился. – Я неудачник, и мы оба это знаем. С самого начала всё шло наперекосяк, так что ничего удивительного, что всё так вышло. Имоджен права – Люсиль принесла нам всем несчастье, – и он выругался сквозь зубы, чего раньше за ним не замечалось.

– Если речь зашла о неудачниках, то и я отнюдь не преуспела. Я не сумела предотвратить нападение на Лавинию и так не поняла, кто же натёр маслом капитанский мостик. Но рано унывать. Пойдём-ка, – Оливия толкнула дверь своей комнаты и втянула за собой брата. – Садись. И попробуй успокоиться, ничего ещё не кончено.

– Ты так считаешь? – насмешливо осведомился Филипп, но всё же послушно сел, свесив длинные руки между колен. – Хотя, знаешь, ты права. Впереди ещё много всего интересного. К примеру, газеты со свежими списками банкротов. И среди них – наше имя. Вот тётушка Розмари обрадуется такому известию! Кредиторы, негодующие оркестранты и работники сцены…

– Но ведь пьеса имела успех? Что тебе мешает набрать других актёров и попробовать снова?

– Ты что, Олив, так ничего и не поняла? – Филипп удивлённо посмотрел на сестру. – Да после всех этих публикаций наш театр всё равно что мёртв! Мы не существуем! Мы можем распродавать каждый день все билеты, можем каждый вечер забивать «Эксельсиор» публикой до отказа – но ни Имоджен, ни Эффи, ни Мардж – хотя они играли блестяще! – никогда не пригласят на ведущие роли в лондонских театрах!

– И всё потому, что несколько зануд поупражнялись в остроумии? Но ведь зрителям понравилось! Аплодисменты не смолкали семь с половиной минут – я засекала время! Я не понимаю, – призналась Оливия, – для кого же тогда театр? Для кучки критиков или для людей?

– Да, так всё и устроено, – Филипп со злостью кивнул. – Надо было всё же обратиться к отцу, как она и просила, – уже по одной этой фразе Оливия поняла, что брат на грани отчаяния. – А я возомнил себя… И погубил её карьеру.