– Хорошо, но книгу мы почитаем, верно? – спросил он у мальчика. – И я буду декламировать «Крушение „Гесперуса“»: «Шхуна „Гесперус“ шла / По штормовому морю…»

– Боже милостивый, – сказал Жан Ги. – Беги. Sauve qui peut[42].

– А как насчет Оноре? – спросила Анни с напускным ужасом.

– Мы еще и не то можем. Беги, женщина, беги.

Арман закатил глаза, а Рейн-Мари рассмеялась и подумала: что случится, если кто-нибудь раскроет блеф Армана и поймет, что дальше двух строчек он эту жуткую балладу не знает.

– Работа? – спросила она, показывая кивком на компьютер.

– Немного и работа.

– Хочешь, чтобы я остался? – спросил Жан Ги.

– И пропустил coq au vin?

– Там будет Рут. Так что плюс на минус будет ноль.

– Мирна приготовила свою «поротую» картошку, – сказала Рейн-Мари.

– Ну, ты за главного, – сказал Жан Ги Арману, и в этот момент через открытую дверь на них хлынул холодный воздух.

Анни, Рейн-Мари и Жан Ги повернулись и крик-нули:

– Скорее дверь!

Этот хор был ему знаком лучше, чем национальный гимн.

– Ух, до чего холодина! – услышали они, потом раздался топот ног. – А эта крошка, – продолжил голос Бенедикта, – не торопится справлять свои дела.

Арман улыбнулся. Бенедикт не мог заставить себя сказать «какать» или «писать». Он знал, что молодой человек говорит о Грейси, и сочувственно к нему относился. Он провел немало холодных вечеров, умоляя это маленькое существо сделать уже что-нибудь, кроме как гоняться за Анри.

Бенедикт взял на себя обязанность в обмен за комнату и стол, которые ему предоставили до возвращения пикапа, выгуливать собак.

Гамаш чувствовал, что они за это в долгу перед Бенедиктом.

– Я тебе принесу что-нибудь, – сказала Рейн-Мари, целуя Оноре в макушку, потом она погладила лицо Армана, поцеловала в губы и прошептала: – Meyn tayer.