– Раз вещество науке не известное, как вы говорите, значит не запрещенное. Следовательно, никакого криминала с моей стороны, в отличие от вашей. Незаконное нарушение неприкосновенности жилища – за это, товарищ капитан, по головке не погладят. У нас с этим строго, сами знаете… Я уже не говорю об угрозах физической расправой и вашей маскарадной форме собачьего патруля…

– Вон он какие правовые песни запел! – сообщил Исиков Аргутинову и немедленно вошел с ходатайством: – Может ему, товарищ капитан, карандашиком ручонки помассировать, чтобы вел себя согласно обстоятельствам? А то он думает, что он в Америке, ну и ведет себя не по-людски: темнит, дерзит, угрожает, падла…

– Точно подмечено, Исиков, – кивнул Аргутинов, не скрывая своего горестного разочарования в фигуранте. – Мы к нему по человечески, со всей душой, а он на нас с дубинкой Декларации ООН набрасывается. Что ж, придется провести с гражданином разъяснительную беседу…

– Бить будете? – осведомился юнец.

– Стыдитесь, гражданин! Как вы могли о нас такое подумать! Ай-яй-яй! Да мы тебя пальцем не тронем, сам упадешь. С лестницы. И так – девять раз подряд, как в том анекдоте…

– Если в седьмой раз будет чему падать, – вставил своей веское ободряющее слово Исиков.

– Кстати, лейтенант, покличь-ка по рации Джанаева: три свидетеля лучше, чем два…

Исиков переложил освежитель в левую руку и, отцепив от ремня рацию, щелкнул переключателем. Подвал заполнился рычанием, воплями, стонами, трелями и прочими звуками торжествующего Эструса.

– Вот блин, – смутился лейтенант, – кажется, ошибся номером…

Белобородов нервно рассмеялся, за что немедленно схлопотал дубинкой по левой лопатке.

– Тварь невыносимых размеров! – задыхаясь от боли, проскрежетал пострадавший с большим душевным подъемом.

– Интересно, что это собачий патруль делает в доме, где и собак-то никаких не держат? – подхватил кто-то не менее скрипучим, но более издевательским тоном.

Присутствующие обернулись, причем двое, в отличие от третьего, проделали это без особого энтузиазма. В дверях стоял невысокого роста мужчина, одетый в строгий темный костюм, голубую рубашку и шелковый, карминного цвета галстук. Его короткие серые волосы были аккуратно причесаны на косой пробор, из-под мохнатых бровей выглядывали желтоватые колючие глазки, тонкие губы кривились в змеиной усмешке, что впрочем, еще ничего не значило, поскольку иные выражения губам подобной конфигурации как-то не даются, по крайней мере, никому еще не доводилось читать, чтобы такие губы приветливо улыбались или хотя бы трогательно морщились. Видимо, не их это дело.