Она неопределенно показала рукой себе на живот:

– Он тянул здесь… мою пижаму – наверное, пытался посмотреть… Он был весь в крови, но я не могла понять почему, ведь мне совсем не было больно. Я сказала: “Конор, помоги мне, ты должен мне помочь”. Сначала он не понял и ответил: “Все хорошо, все хорошо, я вызову «скорую»” – и уже двинулся к телефону, но я завопила, вцепилась в него и вопила: “Нет!” – пока он не остановился.

И в этот момент сломался и зацепился за толстый свитер Конора ноготь, треснувший, когда Эмма боролась за жизнь, – ноготь, который подцепил клочок розовой шерсти с ее расшитой подушки. Ни Конор, ни Дженни не заметили – да и немудрено. А позже, уже у себя дома, когда Конор сорвал с себя окровавленную одежду и бросил на пол, он также не увидел, как ноготь упал на ковер. Он был ослеплен, обожжен, молился о том, чтобы когда-нибудь перед его глазами перестала стоять та кухня.

– Я сказала: “Ты не понимаешь. Не надо «скорой». Не хочу «скорую»”. Он повторял: “Ты поправишься, тебя мигом подлатают…” Он так крепко меня обнимал – вжал меня лицом в свитер. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем я смогла отодвинуться и заговорить.

Дженни по-прежнему смотрела в пустоту, но ее губы расслабленно, по-детски приоткрылись, и лицо выглядело почти умиротворенным. Для нее худшее было позади – эта часть казалась хеппи-эндом.

– Я больше не боялась. Точно знала, что нужно делать, как если бы это было написано у меня перед глазами. Рисунок, этот ужасный Эммин рисунок лежал на полу, и я сказала: “Забери его. Положи в карман, а дома сожги”. Конор запихнул рисунок в карман – вряд ли он его разглядел, он просто делал, что я ему говорила. Если бы рисунок кто-то нашел, то обо всем догадался бы – вы ведь догадались, – а я не могла этого допустить. Все бы решили, что Пэт сошел с ума. Он этого не заслужил.

– Нет, не заслужил, – отозвался я.

Но Конор не смог сжечь рисунок. Он сохранил его – последнее послание от своей крестницы, последний памятный подарок.

– Потом я объяснила ему, что делать: “Вот, вот нож, сделай это, Конор, пожалуйста, ты должен”. И вложила нож ему в руку. Его глаза… Он посмотрел на нож, потом на меня – словно он меня боится, словно я самое ужасное чудовище на свете. Он сказал: “Ты не соображаешь”, а я ему: “Нет, нет, я все соображаю” – и попыталась снова на него накричать, но вышел только шепот. Я говорю: “Пэт умер, я ударила его ножом, и он умер…” Конор спрашивает: “Почему? Дженни, боже мой, что произошло?”

Дженни издала болезненный скрипучий звук – возможно, это был смех.