Что-то заставило Соджон выскочить из такси и броситься к перевернутой машине. На бегу брелок-яйцо выскользнул из руки и упал на землю. Не заметив этого, она случайно наступила на него. Тот, уже давший трещину, совсем раскололся.

Он видел – видел ее, одну-единственную, бегущую к нему…

Сквозь затуманенное сознание Ли Джинук увидел ее улыбку.

«Черт, когда я был жив и здоров, сколько раз просил ее улыбнуться – а она все отмахивалась… и вот наконец увидел…» – Стоило ему увидеть эту улыбку – и перед ним пронеслась вереница событий из прошлого, так отчетливо, будто все было еще вчера.

Вот Хан Соджон впервые вошла в магазин лотерейных билетов, вот она улыбается, стоило ему спросить, не тяжело ли ей, вот она убегает от бандитов, вот она дрожит от ужаса на палубе яхты. А вот… она, такая очаровательная, стоит на вечеринке и улыбается Кан Чжунсоку. Тогда она и правда была необычайно прекрасна…

Все казалось давним сном. Сознание Ли Джинука постепенно угасало, пока он смотрел на бегущую к нему Хан Соджон.

Была лишь одна вещь, о которой он сожалел. Когда Соджон убегала от бандитов, когда он посадил ее за спину на скутер и мчался сквозь ночную тьму… Если б он не оставил ее одну, если б сбежал с ней вместе и они никогда не расставались – как бы тогда сложилась его жизнь?

Умирая, Ли Джинук сожалел о выборе, который он не сделал.

– Открой глаза… Открой глаза! Мне нужно тебе обязательно кое-что сказать, слышишь?

Соджон подбежала к нему и, упав на колени, кричала, взывая к нему и плача. Она обвила лежавшего ничком Ли Джинука руками, крепко прижимая к себе. Из ее груди вырвался крик, разорвавший ночную тьму – или, наоборот, стянувший и сгустивший ее, – разлетевшись на всю округу эхом.

– Мне есть что сказать… Только сейчас я наконец это поняла…

Хан Соджон трясла Ли Джинука, пытаясь привести его в сознание; он не реагировал, и она трясла еще сильнее. Но Джинук по-прежнему не издавал никаких звуков. И тогда она прижалась своей щекой к его лицу. От его тела все еще исходило тепло.

Соджон взяла его за руку. Рука, которая заслоняла ее от опасностей и направляла, которая все время, когда ее не было рядом, бережно хранила половину брелока, – теперь она была безжизненна.

Сжимая эту руку, Хан Соджон поняла: в этот момент ее душа разрушилась. «На самом деле я все это время любила его – по-настоящему. И эта любовь, даже не успев дать ростки, была вот так растоптана… Жизнь жестока ко мне до самого конца. Безжалостная судьба раздавила меня, разорвала на части…» Ее душа была охвачена одновременно невыносимой печалью и поднимающейся злобой – и они окрасили весь ее мир в черный цвет кромешной тьмы.