Тофлер присел на корточки возле Леоны, которая уже прекратила плакать. Сейчас она лежала практически в той же позе, что и Ларри на верхушке декорации, – но, в отличие от него, она была жива и по-настоящему сильно мучилась. С ее-то характером она бы ни за что не позволила так обращаться с собой, если б на нее не навалилась целая толпа.

– Оливер, Сэм, помогите перенести ее на кровать.

Сэм Ходжес и Оливер Баррет присели на корточки возле него. В шесть рук они подхватили Леону снизу и аккуратно приподняли ее. Та застонала – видимо, узлы больно врезались в кожу.

Они медленно опустили ее на кровать лицом вниз. Леона снова заплакала – возможно, из-за боли. Тофлер прикрыл ночной рубашкой ее оголившиеся ноги. Стоя втроем сбоку от кровати, они еще некоторое время смотрели на актрису.

– Эрвин, можно нам вернуться к себе и поспать?

Тофлер поднял голову и увидел мясистое лицо Винсента, который уже собрался спускаться по лестнице. В одной руке у него была аптечка, в другой – стул, который он принес из своей комнаты. Джим Бейнс, Берт Эстин и Адольф Мейер тоже стояли у выхода в ожидании указаний режиссера.

– Зачем вам меня спрашивать?.. Ах да, я ведь все еще главный, – улыбнулся Тофлер. – Конечно, можете идти.

Не успел он это сказать, как все они развернулись и начали друг за другом выходить. Джим и Адольф поддерживали Берта, пока он медленно спускался по лестнице.

– Мистер Тофлер, как нам поступить с телом Кэрол? – удрученно спросил Джойс Изнер.

– Заверни ее в брезент, в котором мы везли сюда Ларри со съемочной площадки, и положи в палатку рядом с Ларри.

Тофлер склонил голову, прислушиваясь к быстрым шагам своих помощников вниз по лестнице. В комнате было шумно – Джон, Джек, Пол и Майкл убирали стулья и лампы, принесенные из других комнат в Красном флигеле. Слушая эти звуки так, словно они не имели к нему никакого отношения, режиссер сидел на стуле у кровати, обхватив голову руками.

Он очнулся, когда кто-то окликнул его по имени. Тофлер уже не знал, сколько времени прошло. Из комнаты исчезли все стулья, кроме того, на котором сидел он сам. Люк, ведущий в преисподнюю, был закрыт – вероятно, это сделал Сэм, который спустился последним. Теперь посреди комнаты стоял только Оливер – он-то и позвал режиссера.

– Эрвин, иди поспи, – тихо сказал он. Его лицо было усталым, из голоса исчезла привычная бодрость.

– Да-да, хорошо. Скоро пойду…

Режиссер еще раз взглянул на связанную Леону. Ни двигаться, ни говорить она не могла и смотрела на Тофлера как зверек, просящий хозяина о милости. Наркотический угар прошел, и теперь он видел перед собой глаза обычной Леоны; из них катились слезы от кошмарного унижения, которому ее только что подвергли.