Раздвижные двери лифта начали открываться, а Бодлеры проворно и тихо проталкивались сквозь толпу, которая слепо тыкалась во все стороны.

– Прочешите отель и приведите нам каждого, кто покажется вам подозрительным! – сказал злодей.

– Мы скажем вам, негодяи они или нет, – сказала злодейка. – Ведь сами вы не в состоянии вынести вердикт!

«Не так!»

Громадные часы отеля «Развязка», давно ставшие легендарными, провозгласили час, оглушительно пробив над целым вестибюлем слепцов, которые вели слепых, как раз в тот миг, когда Бодлеры добрались до лифтов. Граф Олаф уже затащил судью Штраус в кабинку и торопливо жал на кнопку закрывания дверей, но Солнышко сунула внутрь ногу и не давала дверям закрыться, а на такой поступок могут отважиться лишь очень храбрые люди.

Олаф нагнулся к Бодлерам и угрожающе зашептал:

– А ну отпустите меня, а то я всем скажу, где вы!

Однако угрожающе шептать умел не только Олаф.

– А ну впустите нас, а то мы всем скажем, где вы! – угрожающе зашептала Вайолет.

– Гм! – сказала судья Штраус.

Граф Олаф свирепо поглядел на детей, а дети свирепо поглядели на него, и наконец негодяй посторонился и впустил Бодлеров в лифт.

– Вниз? – спросил он, и дети растерянно заморгали. Они так хотели сбежать от толпы и добраться до судьи, что даже не подумали, куда им, собственно, направиться потом.

– Куда вы, – ответил Клаус.

– У меня куча дел, – сказал Олаф. – Ха! Сначала я направлюсь в подвал и заберу сахарницу. Ха! Потом я направлюсь на крышу и заберу медузообразный мицелий. Ха! Потом я направлюсь в вестибюль и отравлю грибком всех, кто там окажется. Ха! И наконец, я вернусь на крышу и сбегу, не замеченный властями.

– Не выйдет, – сказала Солнышко, и Олаф сердито взглянул на младшую Бодлер сверху вниз.

– Вот и твоя мама мне вечно твердила то же самое, – сказал он. – Ха! Но однажды, когда мне было семь лет…

Двери лифта раздвинулись, так как он приехал в подвал, и негодяй умолк и быстро потащил судью Штраус в коридор.

– За мной! – позвал он Бодлеров.

Детям, конечно, хотелось следовать за этим страшным человеком не больше, чем захотелось бы втирать плавленый сырок в прическу, но они переглянулись и не знали, что им еще делать.