«Полноте! Это всё отвлеченности», – возразил мученик своего галстука, – «всё предрассудки. Вы еще новичок, как видно, прощайте».

И с важным видом он круто повернулся и отправился в буфет.

* * *

Я назвал стихотворения Джусти этого рода «сатирами без задней мысли», потому что в них не определяется ни направление автора, ни его стремленье. Это еще произведения незрелого человека: искусство для искусства в самом бедном смысле этого выражения… Их достоинство независимо от специальных, так сказать, сторон таланта автора, благодаря которым они живут и долго еще будут жить в итальянском народе – в том, что они весьма верно рисуют известную господствующую в обществе среду. Она оскорбляла поэта, но он не мог оторваться от нее – доказательство, что в нем не было той внутренней полноты, которая заставляет с некоторой осмотрительностью выбирать себе общество, или даже в крайнем случае обходиться вовсе без него…

Беспокойное чувство заставило его толкаться во все двери, и нигде не находил он ничего, кроме материала для едкой, колкой и художественной сатиры. Я не привожу здесь дальнейших выписок, потому что относительно Джусти больше, чем относительно всякого другого поэта, можно повторить старый итальянский афоризм: traduttore traditore[427].

«Бал», «Мирная Любовь» (L’Amor pacifico), «Маменька-воспитательница» (La Mamma – Educatrice) интересны как фотографически верные и притом художественные воспроизведения современной итальянской жизни в трех господствующих общественных средах…

Но Джусти не долго мог удовлетворяться, так сказать, портретным искусством. Видеть зло и бросить в него его же собственным верным изображением казалось ему недостаточным. Мысль, всё более и более созревавшая в нем от столкновений с жизнью во всех ее многообразных проявлениях, требовала и себе деятельности… Он начинает разбирать, анализировать частные случаи, искать причины зла, разъедающего каждую жизнь в отдельности и жизнь целого общества…

Джусти долго в упорно добивался войти в тесный кружок тех немногих, которые с своими благородными стремлениями к лучшей будущности составляли не только передовую среду итальянского общества, но и единственный живой элемент в нем. Только эти немногие по необходимости скрывались от всех, их работа была подземная. Все знали о их существовании, чувствовали их близость, но только заслуживавшие доверия могли сами принять участие в их деятельности. Хотя сенаторской замкнутости и темного мистицизма уже оставалось мало следов, но новые патриотические общества на более человеческих основаниях имели свою замкнутость, или по крайней мере тайную, строго обусловленную тогдашним общественным бытом.