Надутое и самое приличнейшее чванство. Вечная, ничего не говорящая болтовня.

…Но разговоры, карточная игра и танцы кончены… Дамы и мужчины осаждают лакеев с подносами и бутылками. – Кружение. – Водоворот.

И с этого вечера многие уйдут не только с полными желудками, но и карман наполнят; только головы у всех будут пусты.

Часть вторая

Посвящается молодым исковерканным невестам и вновь оштукатуренным их маменькам между дипломатических золоченных мундиров, крестов и украшений из лавки модного шарлатана.

Я вижу несколько разжившихся плебеев; моему уму, несколько свихнутому демократической мономанией, нравится подобное нарушение догматов в этом геральдическом святилище…

Первый, Хризалида quondam[422] монаха, нынче ради шутки называющийся аббатом. Он более благоговеет перед бутылкой, чем перед алтарем, славится ученостью по гастрономической части; его все боятся за его подлую славу…

Он знает все сплетни, все чужие долги. Покупая, всё осуждает; продает свое благорасположение и тем, кому кланяется, и в уплату за такую услугу объедает их…

Он крадет, смешит, играет и не платит проигрыша. Такая его профессия…

Другой, вчера окрашенный в дворянина – самодержавный владыка всех банкиров.

Когда-то он промышлял ростовщичеством мелкого разбора. Теперь он презирает легкое надувательство, стал аристократом и «кавалером»…

Как черви, наша аристократическая гниль, состоявшая из голых патрициев, дошедших было до долговой тюрьмы и до гошпиталя, питается вонючими трупами. Теперь она опять наелась и растолстела, преобразилась в рыцарей векселя и наполняет дворцы целой колонией обдирал…

Третий – беглец, преследуемый пуще, чем книга, напечатанная без должной дани полиции и шпионам – раненный при Римини (сам он по крайней мере о себе так рассказывает).

Говорит, что ему грозит смерть, что он должен скрываться, а между тем сладко ест и спит…

О истинные дети нашей родины! Берегитесь этих торговцев «красного товара».

Эти новые протестанты в Лондоне слывут за изгнанника, в Риме за монаха.