К тому моменту, когда рассказ Вениамина подходил к концу, все сидевшие за столом уже были с ним согласны. Несмотря на все их презрение к советской пропаганде, патриотические чувства военных лет были им понятны. Люди постарше, те, кто мог еще помнить войну, разделяли точку зрения рассказчика. Я и из других источников знал, что так мыслит далеко не один, отдельно взятый, преуспевающий ученый-еврей лет шестидесяти, но и люди из самых разных слоев общества. «Война — это было время, когда поэты писали свои стихи искренне», — сказал лингвист лет пятидесяти с лишним, не относящийся к числу приверженцев системы. Да и вообще я нередко слышал, как люди говорят о войне не только как о периоде страданий и жертв, но и как о времени, когда каждый ощущал свою причастность к событиям и испытывал чувство солидарности со всей страной. Война означала смерть и разрушение, но она продемонстрировала и непоколебимое единство, и непобедимую силу народа. И память об этих совместных тяжелых испытаниях и победе в войне, которую народ называет Великой Отечественной, является основным источником яркого советского патриотизма в наши дни.
В эпоху, когда патриотизм в чистом виде встречается все реже и вызывает все более скептическое отношение, русские, наверное, самые страстные патриоты в мире. Безусловно, глубокая, прочно укоренившаяся любовь к своей стране — наиболее мощная объединяющая сила в Советском Союзе, наиболее важный элемент в той смеси лояльности, которая цементирует советское общество. Для людей других стран, не имеющих четко провозглашенной политической идеологии, это может звучать общим местом. Правда, и до революции горячий национальный патриотизм был характерной чертой русских. В наше время парадокс заключается в том, что Ленин и другие вожди революции — лишь немногие из них были русскими по происхождению — стремились сломать эту традицию. «Мы — антипатриоты», — писал Ленин в 1915 г. Большевистская концепция мировой революции и объединения пролетариев всех стран исключала узко националистические привязанности как ересь. Только Сталин, искавший пути объединения народа в борьбе с нашествием нацистской армии, сознательно раздувал националистический пыл русского народа. Начиная с 1928 г., года первого пятилетнего плана, а затем в 30-е годы, он постепенно прививал восторженное отношение к русским национальным героям эпохи царизма. А в годы войны он был настолько одержим идеей воспитания патриотических чувств, что даже вернул права ранее гонимой православной церкви. Он и патриарх Всея Руси обратились по радио с призывом к народу. И после войны, когда энтузиазм к идеям коммунизма стал убывать, патриотизм усилился, и теперь национализм — более притягательная сила и понятие, насыщенные большим содержанием, чем марксистско-ленинская идеология. «Национализм, горячая любовь к отечеству заменили все другие формы веры», — сказал мой приятель, молодой научный работник. Если в этом высказывании и было преувеличение, то весьма незначительное. «Отнимите у народа национальный патриотизм, и что останется? — продолжал он. — До революции русские верили в три вещи: в бога, царя и на третьем месте — только на третьем! — у них было отечество. После революции, особенно в 20-е, но еще и в 30-е годы, люди верили в социалистический пролетарский интернационализм. Проповедовать русский национализм («Мы, русские, — против них») считалось ошибочным, и из-за этого могли быть неприятности. Но во время войны Сталин сделал упор на национализм. С тех пор национализм стал расти. Теперь у народа нет ни бога, ни царя, ни социалистического интернационализма. У них есть Россия,